Ёжи Журек - Казанова

Но — не долетел. Рука, лихорадочно ищущая опоры, наткнулась на что-то твердое и большое, похожее на кочан капусты или голову карлика. И в ту же минуту Джакомо почувствовал острую боль — откуда? почему? — в затылке. Жгучую, высекающую искры из глаз боль. И ничего больше.

Сугробы липкого снега, темно, холодно, неуютно. Зима нагрянула так стремительно и внезапно, что Казанову стали посещать мысли о самоубийстве, но когда не менее неожиданно отступила, он почувствовал себя на удивление бодрым и энергичным. Во-первых, надо прочистить печь — они чуть не угорели насмерть при попытках ее растопить. Во-вторых, прикрыть песком и соломой картошку в погребе. Не хватало еще, чтобы замерзла или сгнила. Кроме того, обувь — необходимо немедленно заказать крепкие башмаки, парижские вот-вот развалятся от этой мешанины снега и конского навоза, в которой утопали улицы. Еще бумага: зимы здесь долгие, вечера тоскливые, будет время кое-что записать. Ну и наконец потребовать с пана Котушко побольше за уроки: такая добродетель, как терпеливость, тоже требует вознаграждения.

Казанова собрал всю свою свиту, окинул недобрым взглядом. Эти две пигалицы могли б хоть немного привести в порядок свои огненные патлы, вчера он обнаружил в супе волос, толстый, как канат. Иеремия — хоть бы слово вымолвил и стер с лица кислую мину, от которой уже блевать хочется. А Василь — тут и говорить нечего, этому только в хлеву место.

Глядят на него покорно, доверчиво — а что толку? Н-да. Здесь даже если в чем-нибудь повезет, все равно потом выйдет боком. Они его обожают, но заботиться о каждой чепухе — о печке, о картофеле, о бумаге — приходится самому. А уж о нем никто не позаботится. Правда, когда его донимали шишки на голове, они за ним ухаживали. Сара и Этель своими маленькими пальчиками до блеска отполировали обритый лекарем череп. Это все так. Но они не понимают, что он не выносит молчания, постных физиономий, волос в супе и грязи под ногтями.

А в-шестых… Казанову отрезвил собственный голос. Нет, у него, наверно, мозги вытекли через недавно зажившую дырку. Какое там — в-шестых! Во-первых, прежде всего! Начинать следует с наиважнейшего дела, а что важней его собственной персоны? Забыл, что ему грозит? Да он готов до конца дней терпеливо сносить любые невзгоды, лишь бы не здесь, в этом унылом краю, где истинно свободному человеку делать нечего. Сейчас не печку к зиме готовить надо и не договариваться об уроках хороших манер с Котушко, а поскорее уносить ноги. Что он и сделает. И даже знает как.

— А в-шестых…

Боже, как ему раньше не пришло в голову! Джакомо стукнул кулаком по колену. И все потому, что не голова на плечах, а нафаршированный дурью кочан. Возможно, карлик Катай, раскроив этот кочан палкой, сослужил ему добрую службу. Надо его за это щедро отблагодарить. Ну конечно! Он отблагодарит, отблагодарит. Пусть только попадется.

Василь попятился, когда Казанова отвел руку за спину. Болван — он всегда болван. И получил по заслугам: ребятам досталось по золотой монете, а Василю — серебряная. И то много. Вообще ничего ему не причитается, иуде этому, навозному червю, ненасытной утробе.

— Я вами доволен.

Но доволен он был только собой. Хотя бы потому, что им улыбается, преодолевая внезапный страх перед задуманным, от которого сводит челюсти. И Джакомо поспешил отделаться от своих слуг, бросив несколько ничего не значащих фраз. Не хотел, чтобы они догадались, что это прощание. И что решение он принял всего минуту назад.

Вероятно, следовало бы красться тихой сапой, под заборами, но очень уж хотелось — быть может, в последний раз — сохранить лицо. Огибая лужи на улочке, где стоял их дом, Джакомо выбрался на оживленный и сравнительно сухой Королевский тракт. Солнце, бледное, но неожиданно теплое для этого времени года, заставляло людей скидывать многослойную, надетую по случаю вчерашнего мороза одежку. Только торговки упрямо кутались в бессчетные платки и шали. Не стоило, наверно, выходить на тракт, в посольство лучше бы пробираться боковыми улочками, но сколько можно отказывать себе во всем? Увидит кто-нибудь? Пускай. Может, для дела оно и лучше. Пусть запомнят его таким: в шляпе с павлиньим пером, при шпаге, отважно спешащим навстречу судьбе. Он не крыса, чтобы прятаться от людей. Да и французские башмаки целей будут.

Остаться незамеченным, похоже, и вправду не удалось. Почему-то у Казановы появилось ощущение, что за ним следят; волей-неволей пришлось внимательно оглядеться. Вокруг сплошь незнакомые, большей частью бедно одетые люди, но, в конце концов, где сказано, что следить за ним должен знакомый щеголь. Скорее наоборот. В конце улицы остановилась карета с плотно зашторенными окнами. Джакомо показалось, что он уже видел ее неподалеку от дома. Стало быть, и знакомых щеголей нельзя исключить. Но который из них? Один черт знает. Ему знать не обязательно. Довольно с него загадок, осточертели любопытные бездельники, сующие нос в его дела. Сегодня с этим будет покончено — раз и навсегда.

Пускай следят: те, эти, да вообще кто угодно. Он их всех обведет вокруг пальца. Хотя — и это его тревожило — не до конца еще ясно как. Но разве ему не случалось попадать и в худшие переделки? Разве он знал, как выбраться из-под Свинцовой Крыши, пока способ не подвернулся сам? Боже правый, тогда он знал только одно: бежать необходимо, иначе смерть. И сейчас в этом нисколько не сомневается. Что же еще нужно? Впрочем… Уже и идея есть. Такая дерзкая, что, пожалуй, и тот побег померкнет. Только как, как ее осуществить?

Джакомо приостановился. Повернул лицо к солнцу. Может, сделать так: на секунду закрыть глаза, сосчитать до десяти, призвать на помощь все чувства? Тогда его наверняка осенит. Раз, два… какой-нибудь знак… три, четыре… что-то, указывающее направление… пять, шесть… нужно только напрячь внимание… семь, восемь… сейчас его озарит, это будет как вспышка, как попадание в центр мишени. Или первая минута во чреве женщины. Или последняя, перед самым пиком… Девять…

Кто-то дернул его за рукав:

— Купите, сударь!

Десять. Еврейский мальчик с корзиной булок. Черт подери, вот уж не вовремя. Пусть убирается… неужели у него вид голодного человека? Минутку. А если это именно то, чего он ждал? Желанная подсказка, знак от Бога, гм, от какого Бога? Ну, от Бога всех Богов — есть же такой, наверно. Джакомо пригляделся к мальчику. Не тот ли самый, что приставал к нему на площади перед замком? Такой же заморыш, кожа да кости, нищий с корзиной яств, к которым не может притронуться? Что он хочет ему сообщить? Что надо держаться его единоверцев? Понятно. Сегодня же нанять кучера. Пусть коляска будет наготове. Возможно, убегать придется в чужом платье. Вполне может быть. Хорошо, он заранее купит лапсердак, накладную бороду и ермолку. Прошу. Соломон Касановер, набожный еврей из Дрездена, возвращается домой, закончив дела в Варшаве. Какие дела? А, говорить не хочется — разве в наше время делаются дела?