Виктор Андриянов - Полынь чужбины

Да, концлагерь действительно был. Вот его развалины — позеленевший бутовой камень. Прямо из него пробиваются деревца. Лесник-чех, сняв шапку, молча стоит поодаль. После войны он видел на стенах русские надписи — имена и города. Сразу не записал, а вскоре барак кто-то поджег. Остались только камни...

В семи километрах от лагеря, в селе Франтишков, был подземный авиазавод. Узников туда гоняли на работу. Могил у лагеря нет. Вокруг — болото. Говорят, что пленных загоняли выстрелами в топь...

По данным районного архива, в 37 и 42 немецких селах в округе, отторгнутой фашистами у Чехословакии, были советские военнопленные и наши люди, насильно вывезенные на работу.

Сохранились гестаповские инструкции, как с ними обращаться. Угнанным в неволю полагалось, к примеру, три часа свободного времени в неделю. В хрониках отмечены факты бесчеловечного обращения с военнопленными, особенно после нашей победы в Сталинграде. Известны многие случаи саботажа, побегов советских военнопленных: в августе — сентябре 1941 года, в августе 43-го, в 44-м... Архивные документы называют такие имена: Макаренко, Кузьмин, Сахарчук, Андрей Чиков.

Таковы немногие факты. Может быть, стойкость советских людей, не сломленных пленом и муками, породила быль о том, что в лагере находились только политруки? А может быть, и правда, в глубине Шумавы был специальный концлагерь?

У развалин чехословацкие друзья поставили памятник с красной звездой. Памятник непокоренным, которых миллионами считал на своей стороне какой-то Слипченко из Днепропетровска, оборотень и предатель.

Документы из « Черной папки » : 12 января 1944-го генерал-губернатор Кракова Ганс Франк записал: «Если бы мы выиграли войну, тогда, по-моему, поляков и украинцев и все то, что болтается вокруг, можно превратить в рубленую котлету».

В марте — июле 1944-го бандеровцы вели переговоры с немцами. От имени ОУН — УПА в них участвовал Герасимовский (Гриньох). С немецкой стороны — старший имперский советник, начальник гестапо дистрикта «Галичина», оберштурмбанфюрер СС д-р Витиска.

«Лемберг (Львов) 24 марта 1944 года.

Секретно. Гос. значения.

Iу-Н-90/44

Герасимовский доложил, что бандеровская группа ОУН обязуется передавать в распоряжение полиции безопасности все свои разведывательные материалы о болыпевиках-комму-нистах и о польских повстанцах... Кроме того, ОУН готова сотрудничать с немцами против большевизма на всех участках борьбы. ОУН хочет, чтобы немцы конспиративным путем поставляли им боеприпасы, оружие, взрывчатку... чтобы все делалось по всем правилам конспирации, чтобы не дать в руки большевикам козырь, что украинские националисты в их тылу— это немецкие сообщники и агенты».

На одном нацистском совещании прозвучал вопрос: зачем мы унижаем себя, связываясь с этим разбойничьим сбродом? Начальник гестапо дистрикта «Галичина» Витиска ответил: «Использование этого разбойничьего сброда приносит нам заметный эффект. А кроме того, связь с ОУН — УПА даст нам возможность выявить весь их состав с тем, чтобы после победы уничтожить этот разбойничий сброд».

Однажды Онуфриенко дали адрес одного из украинских националистов в Праге — пана Нарижного. Они начали переписываться. Эти письма сохранились в одном из пражских архивов. Передо мной ксерокопии писем.

Нарижный, узнав в Онуфриенко земляка, просит подробнее написать о родных местах, о себе самом.

«Дорогой земляк! — отвечал Онуфриенко.— Я полностью понимаю Вашу заинтересованность всем, что случилось на родной земле за такой долгий срок, к тому же особенно в родном селе. Так что буду стараться понемногу, по мере возможности отвечать на Ваши вопросы.

Как-то так случается, что судьба дает мне то, что нужно. Сейчас у меня почти вся неделя свободна. Гуляю, сижу дома, пишу, читаю, что подвернется под руки, и думаю...

Мне самому тоже нелегко жилось. Отец — сельский сапожник и музыкант, который всеми силами старался дать своим детям хорошее образование. И отчасти это ему удалось. Я окончил два курса учительского института, работал учителем, а потом перешел в редакцию. Писал понемногу, но не придавал этому серьезного значения.

Потом вместе с женой попал в Германию. Работал на заводе, пока своими стихами не привлек внимания редакции. С большим трудом перетянули нас двоих в Берлин. Работа хорошая, как раз по моей душе, так что я чувствую себя вполне удовлетворенным. Жена работает в том же учреждении, что и я. Живем неплохо пока.

Когда-нибудь при случае пришлю Вам свою фотографию, все-таки интересно иметь фото земляка, который отозвался на чужбине. Очень много наших людей здесь в Германии работают... Часто получаю от них письма».

Фотография приколота к самодельному бледно-зеленому конверту, на который наклеено шесть марок с изображением фюрера.

Да, это он. Именно таким я его увидел тогда в Берлине в редакции «Голоса». Глаза скрыты за круглыми стеклами очков. Тяжеловатый подбородок. Галстук, пуловер...

Он пишет дальше: «Моя жизнь на Украине была такой типичной для всякого интеллигента, что мне не нужно ничего выдумывать. Я опишу некоторые дни моей жизни, и этого будет достаточно для того, чтобы представить себе настоящее положение...

В Коммунистический институт журналистики (КИЖ) я не поступил. Ну, думаю, как-нибудь год перебьюсь, а тогда буду поступать снова. Приехал домой и начал учительствовать. В районе меня немного знали по стишкам, вот и предложили преподавать язык и литературу в селе Озерах. Преподавал и одновременно учился.

Потом вернулся в родное село Кишеньку, на левый берег.

Получал 325 руб. в месяц, 125 платил за квартиру с питанием, 30 за разные взносы, каких в Советах было множество. Перед советской бюрократией я не склонял головы. И сам не раз думал, что хотя и носил комсомольский билет, все-таки в комсомоле мне было не место. И меня когда-нибудь выкинули бы оттуда, если б не случилась война».

Кому он служил? Кому служили такие, как он, которые клялись Россией, Украиной, Доном и были готовы распять саму землю свою?

Этот служил прежде всего себе.

«Писал понемногу дома, но не придавал этому серьезного значения. И только здесь, в Германии, занялся литературной работой более серьезно. Есть у меня кое-что написанное, в основном стихи. Из ниХ было бы возможно сделать хороший сборник, да война сейчас, она-то и мешает. Подождем немного. Там виднее будет.

Очень благодарю Вас за совет написать воспоминания о пережитом. Но как-то так выходит, что эта мысль не отстоялась, не выкристаллизовалась. Потому и писать тяжело. Со временем, когда пережитое отстоится в сердце, все мгновенное улетит прочь и останется лишь самое важное, тогда действительно писать будет легче. А написать будет о чем.