Гор Видал - Вице-президент Бэрр

По-моему, миссис Тодд с матерью имели на меня виды. Новоявленный вдовец, а она вдова. У нее маленький сын, у меня дочь. Я сенатор и, кажется, богат. Обе квакерши явно задались целью окрутить меня. Но не тут-то было. Тем не менее мне нравилась миссис Тодд, и я хотел ей чем-нибудь помочь.

После заседаний в сенате я пил кофе в гостиной с двумя женщинами; миссис Тодд расспрашивала меня о политике, и я рассказывал ей разные веселые истории, так как видел, что она интересуется не политикой, а политиками. Однако кое в чем она разбиралась. Ей нравилась политическая игра, у нее были даже кое-какие связи: мать ее состояла в родстве с Патриком Генри, а ее пятнадцатилетняя сестра убежала из дому и вышла замуж за племянника президента Вашингтона. Тем не менее и этих связей, и денег у женщин было недостаточно, чтоб их допускали по вторникам на приемы короля Джорджа и королевы Марты. Если миссис Тодд не сделает удачной партии, она обречена на безвестность и мало приятную бедность.

У дома миссис Бингэм я остановился.

— О, Бэрр! — Джемми поднял ко мне печальное лицо. — Опять бурный вечер!

— Составьте мне компанию. Заходите, миссис Бингэм будет в восторге.

Мэдисон покачал головой.

— Дамы никогда не приходят в восторг, если являюсь я.

— Жалуетесь?

— Еще как!

И тут-то меня осенило вдохновение.

— Приходите завтра вечером в пансион миссис Пейн. — Я дал ему адрес. — Я хочу вас кое с кем познакомить.

— Он что, метит на должность министра почт?

— Это она, и она хочет познакомиться с Джеймсом Мэдисоном.

Джемми бросил на меня недоверчивый взгляд.

— Мой дорогой Бэрр, ни одна женщина никогда не выражала желания познакомиться со мной, а уж в теперешнем моем солидном возрасте это тем более сомнительно.

Должен сознаться, в глубине души я с ним согласился. Сорокатрехлетний (мне он казался стариком), крошечного роста, он робел перед женщинами. Но я полагал, что миссис Тодд не придаст значения его внешности и манерам и, если даже не оценит глубину его интеллекта, у нее хватит ума сообразить, что самый влиятельный член палаты представителей (и хозяин замечательного поместья Монпелье) холост и одинок.

Тот вечер уже стал историей, и мне нечего добавить к общеизвестным фактам. Мой слуга Брукс приготовил ужин на четверых: для миссис Тодд, ее компаньонки миссис Ли, Мэдисона и меня. По преданию, Мэдисон просил меня представить его прекрасной миссис Тодд. Ничего подобного. Я просто сказал Мэдисону, что дама желает с ним познакомиться, а даме сказал, что он желает познакомиться с ней. Двойная любезная ложь явилась прекрасным началом, и, думаю, по сей день оба они понятия не имеют, что никто не просил меня устроить эту встречу. Я сделал доброе дело за Эроса.

Миссис Тодд вся сияла за столом, который Брукс с большим вкусом сервировал в парадной гостиной (мамашу Пейн представили гостю, и она ушла восвояси). Сначала Мэдисон робел, но вскоре миссис Тодд расшевелила его, подливая ему мой лучший кларет. В тот вечер она была просто цветущей молодой квакершей (когда еще станет Долли Мэдисон носить дорогие парижские туалеты, не говоря уж об экзотических тюрбанах, которые она в свое время введет в моду!).

Долли привела Мэдисона в восторг. Он спросил разрешения понюхать табак, и она великодушно разрешила. Когда же он вытер свой мышиный носик огромным кружевным платком, она спросила:

— А мне можно, мистер Мэдисон?

К удивлению Мэдисона, Долли взяла понюшку табаку (тогда неслыханный для девушки поступок) и, фыркнув, сказала:

— Это я против лихорадки.

Долли сочетала в себе смелость со скромностью, и ни один мужчина не мог устоять, когда она хотела его очаровать, а она всегда хотела. Много лет Долли, насколько позволяли обстоятельства, оставалась моим верным другом. И верным другом моей дочери.

Мэдисоны не худшая пара из когда-либо занимавших президентский дом. Недавно один наш общий знакомый видел их в Монпелье. Там они живут, стареют, угасают.

— Вы уж не разговаривайте, — сказал наш общий знакомый, не желая утруждать бледного, хрупкого, крошечного Мэдисона, вытянувшегося на диване. — Вас так скрутило.

Мэдисон ответил как ни в чем не бывало:

— Мой дорогой, пока я могу разговаривать, я всегда выкручусь.

Уже больше недели мне не удается продолжить работу над воспоминаниями полковника Бэрра.

Двенадцатого июля мадам подала на развод и назвала некую миссис Макманус в качестве главной любовницы полковника. Для достоверности они приплела и другие измены. Мадам подала и особое заявление, в котором просила суд лишить полковника права на ее собственность. Она прямо-таки задавила полковника законом, а он в ответ, для самозащиты, называет имена ее любовников. От этой деятельности он так помолодел, что уже не заставляет топить камин.

— Она утверждает, будто я истратил тринадцать тысяч долларов ее денег! Если бы! — Перед полковником на зеленом сукне стола разложены законы о разводе всех штатов. — Я ни пенни ее денег не потратил. Наоборот. — Он, очевидно, забыл о деньгах, вырученных от продажи кареты и лошадей и от акций на платные мосты. Но я давно заметил, что, когда речь идет о деньгах — берет ли он их взаймы или отдает, — Бэрр теряет ощущение пропорций.

Особенно его разозлил выбор адвоката.

— Ну и такт проявила эта женщина! — Как известно всему Нью-Йорку, мадам выбрала адвокатом Александра Гамильтона-младшего. — Мне так и хочется к списку ее любовников приписать того самого покойника. Видит бог, она действительно, выражаясь языком Библии, познала папу Гамильтона.

— Когда? — У меня так и зачесались руки немедленно взяться за перо, но у него уже не осталось времени для прошлого.

— Мадам вела жизнь куда более бурную, чем я. Ничего, все тайное станет явным!

Я помог ему составить несколько обвинительных актов против жены, и он отправился в Джерси-Сити, оставив меня с мистером Крафтом, который только трясет головой да шепчет:

— Так вываляться в грязи!..

Вчера вечером мы с Леггетом вывалялись в грязи.

Два дня лидеры аболиционистов подвергались атакам толпы. Леггет хочет знать, кто их подстрекает. Он подозревает вигов.

— Ты всегда подозреваешь вигов, — сказал я. В общем-то, движение за освобождение черных рабов на Юге очень непопулярно. Не потому, что ньюйоркцы так уж поддерживают институт рабства, но они не любят святош, которые хотят его отмены.

Мы стояли на Сентр-стрит, в сердце негритянского района, недалеко от Файв-пойнтс. Прямо перед нами высилась африканская епископальная церковь, и пастор, отец Питер Уильямс, вышел приветствовать Леггета.

Пастор боялся, что его церковь пострадает прежде всего. Маленький черный человек с вкрадчивым голосом и даром политика, естественно, испугался.