Гор Видал - Вице-президент Бэрр

Не знаю всех хитросплетений интриги. Но знаю, что некоего нечистоплотного спекулянта Джеймса Рейнольдса посадили в тюрьму за скупку по дешевке долговых сертификатов, которые выдавались солдатам — участникам Революции в счет жалованья. Он, очевидно, заранее знал, в какую сумму Казначейство оценит эти сертификаты, и сумел заработать большие деньги до того, как отправился в тюрьму.

По предложению Бекли конгрессмен Муленберг и сенатор Джеймс Монро посетили Рейнольдса, и тот намекнул, что, если его освободят, он сможет впутать в дело Гамильтона.

Затем расследователи нанесли визит миссис Рейнольдс, миловидной простолюдинке, и та, вдосталь поплакав, показала им различные записки к ее мужу, якобы от Гамильтона, написанные «особым шифром». Никаких вещественных доказательств обнаружить им не удалось. Я бы тут и прекратил поиски, и Муленберг, думаю, к этому склонялся, но Монро заупрямился. Джефферсон в свое время даже жаловался на честность Монро. «Наизнанку его выверни — и ни пятнышка не найдешь, ни пятнышка!» И он удивленно качал головой.

Монро, Муленберг и еще третий конгрессмен предстали перед всемогущим министром финансов и попросили объяснить его связь с Рейнольдсом.

— Виноват, конечно, был только «маленький креол»! — Даже сейчас я помню, как сверкнули холодные серые глаза Монро при мысли об унижении Гамильтона. — Он потерял дар речи. Нет, вы подумайте! Гамильтон потерял дар речи! Наконец он сказал, что примет нас у себя дома сегодня вечером и скажет нам, конфиденциально, всю правду. — Невеселый хохоток Монро пугал всех, кто его слышал.

В тот вечер Гамильтон с поразительной откровенностью рассказал, как полтора года назад миссис Рейнольдс пришла к нему домой и попросила о помощи. И хотя он ее никогда раньше не видел, Гамильтона растрогал рассказ о жестоком муже, от которого она хотела избавиться. Гамильтон не остался равнодушным и к ее прелестям — всю жизнь его привлекали женщины из низов, включая мою собственную милую супругу Элизу Боуэн. Справедливости ради скажу, что меня всегда, или по крайней мере в молодости, привлекали женщины старше меня, а вот Джефферсон любил лишь хорошеньких замужних женщин, особенно жен своих друзей.

К удивлению Монро — и отвращению, — Гамильтон затем рассказал, как он отправился с деньгами в пансионат «Ин-Скип» (настолько дурного пошиба, что, видимо, это-то и возбудило в нем похоть) и нырнул прямехонько в постель к миссис Рейнольдс.

— Говорю вам, Бэрр, — и Монро горестно покачал головой, — я ушам своим не верил! Рассказывал он это все в гостиной жены. На полу разбросаны детские игрушки… Потом Гамильтон показал расследователям безграмотные письма от миссис Рейнольдс. В одном письме говорилось, что муж все узнал и хочет сообщить президенту Вашингтону, конгрессу и миссис Гамильтон. Именно в такой последовательности. Министр финансов уплатил. Сначала шестьсот долларов. Потом еще четыреста. Так его доили почти целый год.

Конгрессмены, ведущие расследование, настолько смутились, что требовали прекратить дознание.

— Тогда я подготовил отчет, и мы договорились не предавать его гласности. Гамильтон взял с нас клятву держать все в полной тайне.

Но конечно же, Монро немедленно рассказал Джефферсону. Реакцию Джефферсона можно было предсказать заранее. «Гамильтон насквозь испорчен, — сказал он мне потом. — Иначе зачем бы ему с такой готовностью признаваться в адюльтере? Он решил, что, признавшись в грехе помельче, он отвлечет внимание от худшего греха, который положил бы конец его карьере».

Как только Адамс и федералисты пришли к власти, они освободили Бекли от обязанностей секретаря палаты. Снедаемый жаждой мщения, Бекли немедленно передал репортеру скандальной хроники Каллендеру все свои записки о деле Рейнольдса — Гамильтона.

В июне 1797 года полный отчет об адюльтере Гамильтона опубликовали в виде анонимного памфлета. Написал его Каллендер на основе записок Бекли, а оплатил Джефферсон.

Через несколько недель в моем нью-йоркском доме появился Монро. Теодосия уехала; в Ричмонд-хилле остались одни лишь голые стены, так как мебель пошла на оплату долгов; я пребывал в мрачном одиночестве.

Монро весь клокотал:

— Дуэль! Дуэль! — Он грудью наступал на меня, и я, как всегда, видел глубокую ямочку на его подбородке, уподоблявшую его лицо яблоку.

— Гамильтон вас вызвал?

Монро рухнул на стул. Алексис без его просьбы принес ему бренди. Он залпом его выпил.

— Нет, он сам приехал вчера ко мне. Когда я сказал, что никакого отношения не имею к этому памфлету, он обозвал меня лжецом.

— Господи! — Джентльмены не разговаривают так друг с другом, если только они не приготовились к смерти: таков был в те времена кодекс чести. Хоть Гамильтон всю жизнь провел среди богачей и элиты, он до конца дней остался изгоем из-за своей незаконнорожденности и, пользуясь красивой внешностью и умом, добивался того, что было ему необходимо. Вечно он старался очаровывать глупых старцев. Я думаю, такое постоянное угождение другим обострило его гордость и толкало на подлости. Он боролся с врагами пером и речами, но не шпагой.

— Я прошу вас быть моим секундантом. — Монро снова налил себе бренди. Во время Революции, в бытность свою адъютантом лорда Стирлинга, он, естественно, научился пить. Но в отличие от благородного патрона он научился не пьянеть, ибо на адъютанта ложится обязанность укладывать генерала в постель и сажать его на другое утро в седло.

— Я абсолютно уверен в вашей беспристрастности, чести и в дружеском расположении ко мне. — Я растрогался, совсем забыв про то, какую роль он сыграл, чтобы лишить меня пять лет назад вице-президентства.

— Что ж, я согласен. Однако, мне кажется, дело можно разрешить, не прибегая к… какое будет оружие?

— Пистолеты. — Легкий всхлип, Монро словно подавился.

— В одном я уверен совершенно: Гамильтон отнюдь не горит желанием стреляться, он не такой, как мы с вами.

Монро взглянул на меня с благодарностью. Это «мы с вами» ему польстило.

— Мне кажется, — продолжал я, — надо послать ему объяснение, которое он имел бы возможность принять…

— Я сказал все, что мог. Я даже вручил ему письменное заявление, в котором подчеркивал, что мы поверили ему на слово, без доказательств, что он виновен в адюльтере, но не в спекуляции.

— Другими словами, вы просто-напросто обвинили его во лжи.

— Не во лжи. Я только напомнил ему, что мы никогда не просили у него доказательств. Мы просто прекратили расследование.

Я нашел выход. Написал проект обращения Монро к Гамильтону, где снова подтверждалась непричастность Монро к памфлету Каллендера — Бекли (Джефферсона) и прямо указывалось, что, когда джентльмен утверждает, что говорит правду, у другого джентльмена нет иного выбора, как ему поверить. Эту палку о двух концах я изобрел очень мудро.