Тор Гедберг - Иуда

Одни думали, что это Иоанн, бежавший из темницы, в которую заключил его Ирод, и выступивший теперь с обновленною мощью, другие, что это восставший из мертвых Илья, великий пророк, явившийся предвозвестить Мессию; но находились люди, полагавшие, что это сам Мессия, обетованный сын Давидов, пришедший основать новое царство Израилево, — царство, долженствовавшее, по Его собственным словам, охватить собою весь мир. И они предавались восторженным, бесформенным мечтам, и многие покидали свои дома и семьи, чтоб узреть Того, в ком сила Господня, после долгих времен гнета и поношения, вновь пробудила избавителя.

Но молва о Нем создала Ему также много врагов, издевавшихся над Ним и насмехавшихся над Его учением, между тем, как в глубине своего сердца они Его страшились. То были богатые и сильные, находившие в Его словах дерзкие нападки на государство и собственность; то были старые люди, твердо державшиеся внешних обрядностей и обычаев, которые Он часто бичевал резко и беспощадно, то были книжники, фарисеи и священники, видевшие угрозу своему могуществу и своей власти над умами со стороны Этого Плотникова сына. То были, наконец, равнодушные и сомневающиеся, у которых огонь погас и энтузиазм остыл, которые устали стремиться к лучшему, устали от грез, не претворившихся в действительность, и сделались приверженцами старого, мудрого изречения: смотрите, ведь все обстоит благополучно! — а потому с насмешкой и недоверием встречали все молодое и новое, ища горького наслаждения в подобном бичевании своего собственного безумия, которому они изменили. Всем этим седым головам или седым сердцам Он был страшен и подозрителен, и все они замышляли подкопаться под эту силу, грозившую перерасти их.

Но в то время до этого еще не дошло; прямо Он еще не ополчался против них, а скорее их избегал и держался вдали от Иерусалима, этого сердца вражеского стана, — поэтому Он и мог еще идти беспрепятственно своим путем.

Главным полем Его деятельности была пока его родина, Галилея. Там странствовал Он, без постоянного жилища, чаще всего ночуя под открытым небом, иногда у кого-нибудь из своих более обеспеченных последователей.

Там обращался Он со своей речью к общине, состоявшей из рыболовов и пастухов, там покорял Он простые, детские сердца, умы, не углублявшиеся в Его учение, зачастую не понимавшие Его, но влекомые к Нему самому обаянием его существа и верившие в Его слово, потому что они верили в Него. Там приобретал Он преданных сторонников среди несчастных и отверженных, среди падших, презираемых созданий, которым Он без высокомерия протягивал свою руку, а над смятенной душой бесноватых Его спокойный, кроткий взор имел удивительную власть.

И всюду появление Его было праздником; народ стекался к Нему с изумлением и благоговением; больные теснились возле Него, женщины бросали Ему под ноги цветы и зеленые ветви; дети доверчиво прижимались к Нему, ибо он любил малюток и, лаская их, часто возлагал руку на их головки.

Порой Он входил в синагоги и проповедывал там, но всего охотней говорил Он на открытом воздухе, на вершинах холмов или на зеленых откосах, опускавшихся к морю, и тогда слова Его были особенно кротки и прекрасны, со светлыми образами, взятыми с поля и из леса; тогда природа точно вторила Его речам таинственными, полными предчувствия голосами, и отблеск счастия лежал тогда на Его лице, и в голосе Его слышались глубокие, дивные звуки.

Случалось тогда, что тот или другой угадывал истинную сущность Его учения и проникался трепетом пред его простым величием, и во многих сердцах звучал тогда отголосок этого слова, постоянно повторявшегося, подобно знаменательному припеву, в Его речах, этого слова, которое уста Его никогда не уставали произносить, а взгляд изъяснять: любовь, любовь ко всему и ко всем.

В тихий, чудный летний день Иуда стоял на одной из возвышенностей, окружающих город Капернаум и длинными, поросшими лесом откосами спускающихся к Генисаретскому озеру. Прошло несколько часов после полудня; солнце медленно склонялось к западу на синем, искрившемся светом небе, а внизу, точно громадное серебряное зеркало, лежал со своей ослепительно-прозрачной гладью Генисарет.

Воздух был мягок и напоен теплым ароматом.

Но Иуда дышал тяжело, как будто это благоухание давило ему грудь. Из Назарета, куда ом пошел сначала, он направил свой путь сюда, идя по следам того, кого искал.

Всюду, куда он ни попадал, молва о новом Пророке обводила его словно волшебным кругом, в котором он чувствовал себя замкнутым все тесней и тесней; этот круг наполнял собою воздух, которым он дышал, и вливал в его кровь свою лихорадочную напряженность.

Он не знал больше ни голода, ни жажды, ни усталости; он только стремился к будущему, носившемуся, как ослепительное сияние, перед его глазами, стремился к тому мгновению, когда он вновь увидит этого дивного Человека. Лишь бы увидеть Его, только бы увидеть, вот все, что он мог представить себе; что произойдет потом, об этом он не решался и загадывать.

И вот он пришел сюда, в Капернаум, любимый город Пророка, где, по слухам, Он пребывал в настоящее время. Но теперь, когда он был, наконец, у цели, какая-то тяжесть легла ему на грудь. Он посмотрел вокруг, и тут впервые бросилась ему в глаза эта окружавшая его природа, столь непохожая на его родные места. Светлая и жизнерадостная, она, тем не менее, стеснила ему сердце, какое-то зловещее предчувствие вызвала в нем. Так здесь, значит, он вновь увидит Его, этого Человека, образ Которого неизменно стоял перед ним в рамке ночного уныния пустыни! И вдруг оказалось, что в первый раз с той поры он не может вызвать в своих мыслях Его образ.

Он делал усилия, пытался освободиться от всех внешних впечатлении, все свое сознание сосредоточить на воспоминании, все было тщетно: этот образ ускользал от него, не хотел сложиться в нечто цельное, с определенными очертаниями, и, в конце концов, исчез совершенно, точно изгладившись из его души.

Тогда страх объял его, и он снова подумал: «Я должен еще раз увидеть Его, только увидеть Его; лишь бы не было слишком поздно!» Почему могло быть слишком поздно, он не знал, но эта мысль стала принимать у него все более крупные размеры; та же боязнь наполнила его, как и у смертного одра матери, когда он думал, что она умрет прежде, чем он успеет с ней поговорить, — и он снова ускорил шаги, направляясь к спуску в долину, где из-за верхушек деревьев мелькали кровли Капернаума.

Пройдя немного, он невольно устремил взор на женщину, сидевшую на выступе скалы у края дороги, по которой он шел. Он не видел ее лица, обращенного в другую сторону и заслоненного от него руками, которыми она подпирала голову. Густые черные волосы ниспадали ей на плечи. Она сидела совершенно неподвижно, наклонившись вперед, точно рассматривая что-то вдали.