Евгений Анташкевич - Харбин. Книга 1. Путь

– Я думаю, как там Сашик?

Александр Петрович оторвался от книги:

– Ты имеешь в виду его желание съездить в Харбин и встретиться со своим товарищем?

Она кивнула.

– Уверяю тебя, что он уже в поезде, а может быть, уже и доехал! – посмотрев на часы, сказал Александр Петрович.

– Ты тоже об этом думаешь? И говоришь так спокойно? – взволнованно спросила Анна.

– Анни, почему ты думаешь, – Александр Петрович понял, что высказался неосторожно, – что я об этом говорю спокойно? Вовсе нет! Но ты же знаешь Сашика! Он у нас ещё тот упрямец, если что решил…

Анна Ксаверьевна уже не скрывала своего волнения, но ей нужна была какая-то зацепка, она не могла просто так взять и успокоиться, тогда бы получалось, что сама причина её волнений ничтожна, а это было бы неправдой.

– А как же Кузьма Ильич?

Александр Петрович отложил книгу:

– Придётся старику немного поволноваться, и нам тоже. И мы с тобой ничего не можем поделать – мальчик растёт, он должен расти мужчиной, мы не можем, – он подумал и сказал, – осадить его и привязать…

– К моей юбке! – с обидой в голосе договорила за мужа Анна.

– Не обижайся, моя хорошая, я не хотел сказать именно это, но у него свой путь, и он должен его пройти…

– А как ты проходил свой путь?

– Я? – Александр Петрович взял её руки в свои, мягко сжал и сказал как можно ласковее: – Я тоже проходил свой путь, но это было в другое время и при других обстоятельствах!

– Да! Ты прав, но я не могу думать без волнения, как он?., что он?.. Он так вырос за этот год, скоро уже дорастёт до тебя, он же у нас один! – Анна надолго замолчала, потом преклонила голову на плечо Александру Петровичу и сказала: – А как было бы хорошо, если бы…

Александр Петрович вздохнул:

– Ну вот! Ты опять об этом! Что же делать, если Бог не даёт нам второго ребёнка. А может быть, ещё не всё потеряно, отдохнёшь у моря… – Он немного помолчал. – Понимаешь, Анни, чтобы успокоить твои волнения, надо сейчас вернуться в Харбин, найти Сашика, забрать его на дачу и никуда не отпускать и самим никуда не ездить. Я надеюсь, ты со мною согласишься, что это уже невозможно.

Анна украдкой промокнула уголком платка блеснувшую слезу, Александр Петрович заметил это, взял её лицо в ладони, повернул к себе и поцеловал в оба глаза:

– Не грусти, всё образуется…

– Хорошо, Саша, может быть, всё и образуется! – Она посмотрела на него и спросила уже спокойнее: – А что ты читаешь?

Александр Петрович с облегчением вздохнул, он был рад переменить тему:

– Ах да! Совершенно забыл! Я недавно, недели две назад, видел Николая Васильевича, мы встретились около Управления дороги, и он дал мне обещанные свои московские очерки, помнишь, он ездил в Россию?

– Да, но это было так давно!

– Давно, четыре года назад, я сейчас перечитываю её подряд уже в третий или четвёртый раз!

– Так интересно? И ничего мне не сказал!

– Интересно? Как тебе сказать? Конечно, интересно, но очень горестно… он ведь пишет о России… сегодняшней!

Анна вздохнула.

– Я тоже иногда думаю о России, – она остановившимся взглядом смотрела в угол купе, в её глазах ещё не высохли слёзы, – и понимаю, что я её почти не помню. Я прожила здесь девятнадцать лет, и у меня такое ощущение, что это и есть Россия, а там какая-то другая страна, которой я вовсе не знаю.

Александр Петрович задумчиво смотрел на неё и, соглашаясь, качал головой:

– Приблизительно так оно и есть! А давай немного отвлечёмся от грустных мыслей. – Он взял книгу и раскрыл её на заложенной железнодорожным билетом странице. – Тут Россия такая, какой мы её видели. Николай Васильевич описывает пейзажи, которые сам наблюдал из окна, кстати, он так и назвал свои очерки, «Россия из окна вагона». – Александр Петрович закрыл книгу и показал Анне обложку: – Послушаешь?

Анна кивнула, она тоже была рада отвлечься от тревоживших её мыслей; Александр Петрович немного полистал, нашёл страницу и стал читать подчёркнутые им карандашом строчки:

– «Хорошо ехать, ехать… Тёплый вечер, окно открыто, льётся воздух русских полей, мелькают снопы сжатой ржи…»

Они, не сговариваясь, глянули в окно – за окном были совсем не русские поля, и нигде не было видно снопов сжатой ржи. Анна с сожалением посмотрела на Александра Петровича, и тот, грустно ухмыльнувшись, продолжал:

– «Ёлки, церковки, избы, речки…» Красиво всё-таки, правда? – произнёс он, то ли вопросительно, то ли утвердительно. – «…после Маньчжурии особенно отраден вид сельских церковок, полевых монастырей, – русский, тютчевский пейзаж… Ехал бы, кажется, так всегда, всю жизнь. Мы – странники на земле. Вот бы научиться этому мудрому бесстрастию странника…»

– Как он верно написал: «Мы странники на земле», – повторила Анна тихим, еле слышным из-за стука колёс голосом. – Очень похоже на нашего старика, он тоже уверяет, что все мы странники на земле! А что там ещё?

Александр Петрович перелистал страницы:

– Ещё? Ещё он пишет про людей, – нынешних, то есть тогдашних, тех, с кем встречался. Многое в его описаниях уже иное, а иногда даже очень смешно. А вот, – он нашёл что-то, – послушай, тут тоже интересно, это он уже приехал в Москву!

Он почувствовал, как Анна придвинулась к нему и прижалась плечом.

– «…Уже по населению московских автомобилей видишь всю разительность перемены правящего слоя. Я ожидал, что за семь лет верхушка революции внешне преобразится!.. – Александр Петрович пропустил несколько строк. – …За эти годы произошёл, скорее, обратный процесс по части костюма и вообще внешнего облика…» Ты слушаешь меня? – спросил он и наклонил к Анне голову. Она кивнула. – «…Не новые люди обзавелись обычной европеизированной осанкой, а, напротив, старая наша интеллигенция её утеряла. «Кэпка» стала положительно вездесущей… Служилое сословие смешалось, «увязалось» с рабочим классом. Вот на моторе член правления Госбанка, профессор Мануйлов, бывший ректор Московского университета. Постарел, поседел, но с непривычки обращает особое внимание костюм: коричневая рубашка и неизменная «кэпка». Вот профессор Котляревский, тоже на автомобиле… в грубой холщовой рубахе и вовсе без шапки». – Александр Петрович снова покосился на Анну. – «Сначала немножко странно бывало встречать старых своих знакомых в новом, «орабоченном» наряде. Но, конечно, скоро привык. Диктатура «кэпки» настолько универсальна, что даже самого скоро как-то потянуло ей подчиниться. Конечно, это пустяки, внешность. Но и она характерна. Диктатура рабочего класса!..»

При упоминании так смешно прозвучавшей «кэпки» Анна посмотрела на свою шляпку из китайской соломки с веселенькими цветочками на полях; последние предложения она расслышала местами.