Ханна Мина - Парус и буря

Оскорбленная, униженная, без крова, без каких-либо средств к существованию, она очутилась на улице. Ей ничего не оставалось делать, как опять пойти к бакалейщику. Нет, она ничего от него не требовала, ни в чем не обвиняла и даже не упрекала. Она просто попросила у него разрешения переночевать одну-две ночи у него на складе, пока она не найдет себе какого-нибудь постоянного пристанища и работу. Он приютил ее, но на прежних условиях. Пришлось согласиться. Она скрепя сердце терпеливо сносила его ласки. Спала с ним, испытывая неодолимое желание задушить его, растерзать, выколоть ему глаза. Она ненавидела его всеми фибрами души. Он был ей противен до омерзения, но ей некуда было деваться — только у него она имела кров и кусок хлеба.

Когда в конце концов она ушла от него, у нее была только одна дорога, по которой она и катилась все эти двенадцать лет, ступенька за ступенькой, все дальше вниз, переходя из рук в руки, меняя черствый кусок на горький, плохую жизнь на еще худшую, пока вообще все не стало безразличным и пока к самой жизни она стала испытывать только отвращение. Она ютилась по разным вонючим углам, сидела в пропахших винным перегаром и табаком мрачных погребках и харчевнях. Видела потерявших человеческий облик пьяниц, искаженные злостью морды бродяг, похотливо улыбающиеся рожи старых развратников и прыщавые физиономии сопливых юнцов. Встречались и такие, которые предлагали ей свою дружбу, пытались добиться ее расположения и клялись даже жениться на ней. Но она слишком хорошо знала цену всем этим словам, заверениям и клятвам. Нет, она никому больше не верила и вообще разучилась хорошо думать о людях. Если даже и попадался ей на пути хороший человек, она все равно отворачивалась от него, вспомнив о тех обидах, оскорблениях, которые ей пришлось испытать. У нее мороз пробегал по коже и все внутри сжималось, когда она вспоминала, например, о том сутенере, который, навязав ей свою опеку, в течение нескольких лет эксплуатировал ее, забирал у нее все подчистую и безжалостно избивал, если она сопротивлялась. И даже когда она убежала от него, он долго еще преследовал ее.

Так, переезжая из города в город, она добралась до Латакии. И тут она повстречалась с Таруси. Познакомила их Закия. На первых порах все было как обычно. Он встречался с ней время от времени: известно, для чего приходит мужчина к такой женщине. Потом их встречи стали более частыми и более продолжительными. Они беседовали на разные темы, лучше узнавали друг друга. Зародившаяся взаимная симпатия перешла в привязанность. Между ними установились дружеские отношения. Каждый из них испытывал уже потребность не только повидаться, но и поделиться мыслями, радостью и печалями. Таруси предложил ей стать его подругой. И она впервые с радостью приняла это предложение.

Он снял для нее маленький домик, куда стал постоянно приходить. Она радовалась каждой встрече с ним и ожидала его прихода с нетерпением. Почувствовала наконец себя счастливой женщиной, у которой есть один-единственный мужчина, крыша над головой, и не надо больше думать о куске хлеба, промышлять, унижаться, чтобы не остаться голодной. Но и тут ее нашел тот самый сутенер, который неотступным кошмаром преследовал ее даже во сне. Он сразу оценил обстановку: либо он должен отстранить Таруси, либо оставить все как есть. Очевидно, у него с Таруси состоялся разговор. О чем — она не знает. Но больше он не попадался ей на глаза. По словам Закии, Таруси, увидев его около их дома, вышел и дал ему недвусмысленно понять, что если он сам по доброй воле не оставит ее в покое, то Таруси вынужден будет принять кое-какие меры. Сутенер, очевидно, намек понял и предпочел удалиться.

Именно в тот день Таруси сказал ей:

— Ты моя… Можешь никого не бояться. Тебя никто не посмеет тронуть. Живи спокойно…

И она успокоилась. Теперь она не одна. У нее есть опора. Таруси тоже был счастлив, что наконец нашел себе подругу. После долгого бродяжничества по свету у него появился свой угол, близкий человек, который любит, всегда ждет его, нуждается в нем.

Когда он впервые полушутя назвал ее ласково Умм Хасан [6] Дословно — мать Хасана. В арабских странах принято уважительно называть замужнюю, почтенную женщину именем одного из сыновей, обычно старшего или даже ожидаемого, если у нее нет еще детей. , она от смущения зарделась.

— Ты что же, меня уже старушкой сделал? — счастливо улыбаясь, спросила она.

— Будь ты девушкой или старушкой, но я хотел бы именно так называть самого близкого для меня друга.

И она поняла его желание правильно. Что ж, раз он хочет, чтобы она вместе со своим прежним именем забыла навсегда и все свое прошлое, она согласна. Она бесконечно счастлива и рада новому имени, как и своей новой жизни.

Но счастье, как и небо, не может быть всегда безоблачным. Единственной тучкой, омрачавшей ее счастье, был страх, что она потеряет Таруси. Вдруг он охладеет к ней, бросит ее, найдет себе другую? Сможет ли она удержать его?.. Что она должна для этого сделать?.. Как вести себя?..

Абу Хамид, проснувшись рано утром, пошел пройтись по городу — ему не терпелось поделиться последними новостями и послушать кстати, что говорят вокруг. Зашел он на рынок, постоял около мастерской Али Хаяты, послушал заумный спор шейха Мустафы, служителя мечети, с хаджой Мухаммедом ас-Сейидом о том, как можно взвесить сон, который тебе приснился, попытался вставить и свое слово — мы, мол, тоже кое-что понимаем — в их диспут и направился в кофейню Абу Заккура.

Солнце стояло уже высоко. На улицах играли только малыши — босоногие, чумазые, непричесанные, — сновали закутанные в милайи женщины. Начинался рабочий день. Город пустел. По улицам слонялись лишь те, кто не работал. В кофейне Абу Заккура, прижавшейся к старой церкви с полуразрушенным куполом, уже сидел народ — здесь тоже начался своеобразный «рабочий» день. Из ее открытых окон доносился стук костяшек игроков в нарды, в нос бил запах кофе и табачного дыма. Наиболее удобные места были заняты курильщиками наргиле.

Абу Хамид сел, где побольше было людей, выпил чашечку кофе. Показав своей палкой в сторону храма, который, говорят, был построен еще во времена Древнего Рима, громко произнес, так, чтобы услышали все:

— О аллах всемогущий и милосердный! То, что построили римляне, все еще стоит, а сами они все-таки не удержались в нашей стране. Неужто же французы останутся у нас вечно!

— Что ты? — ответил за всех Абу Заккур. — Война кончится — они тут и дня не продержатся.

— Да, жизнь — штука сложная, — философски заметил Абу Хамид. — Война — зло, а бывает, обернется и добром. Вы меня спросите, какая война обернется добром?