Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Участники обеда поднялись и осушили свои бокалы.

После обеда гости перешли в малый зал и расселись в удобных креслах при столиках с кофе, сигарами и коньяком. Беседа приобрела общий характер и касалась последних событий на фронте. Поговорили об обстоятельствах трагического инцидента с главным представителем Красного Креста, сыном Льва Толстого Ильей, который, возвращаясь из Галиции в Москву, попал под маневровый поезд, обсудили высочайшее повеление царя о приеме в армию уроженцев Финляндии, торжества в Петрограде по поводу двадцатилетия царствования государя и закончили парой свежих столичных анекдотов.

Полковник Алексеев покидал губернаторский дворец в прекрасном расположении духа. Ощущение причастности к историческим свершениям тешило его самолюбие. В этой представительной компании он чувствовал себя равным. Ведь все эти уважаемые господа прекрасно сознавали, что ни одно значимое начинание на этой отвоеванной земле сейчас невозможно без одобрения военного командования, представителем которого он являлся.

Уже в конце обеда к нему подошел банкир Гуревич и обратился с просьбой. Он просил встретиться и уделить несколько минут человеку, имя которого значилось на визитке – Грудский Михаил Аронович, советник Государственной думы.

Водопроводный слесарь, а в прошлом профессиональный медвежатник, Станислав Войцеховский, прихрамывая, медленно спускался по Городоцкой в шинок в доме Товеля, на углу Яновской и Клепаровской. Его худую, сгорбленную фигуру, замасленный пиджак и потертый портфель с разводными ключами под мышкой издали узнавали многие жители Львова. Благодаря легендам о его былых криминальных подвигах он давно уже превратился в своеобразную достопримечательность города. Поговаривали, что полицейские досье на него хранились не только во Львове и Варшаве, но даже в Вене, Берлине и Париже.

Возраст и чрезмерная склонность к выпивке вынудили его оставить опасную профессию, однако свой талант он не утерял, и к его дому на Зигмунтовской все еще, случалось, подъезжали экипажи, чтобы доставить его в какой-нибудь банк или учреждение, где сломались запоры или потерялись ключи от замков.

Российская администрация также не обошлась без его помощи. Руководитель комиссии по ревизии оставленного австрийцами во Львове имущества, председатель суда Бергер по подсказке чиновников из магистрата распорядился доставить старого мастера на Губернаторские Валы, чтобы тот вскрыл брошенные сейфы и кассы бежавшего наместника Корытовского.

Войцеховский этому не противился, так как считал себя обязанным русским. Ведь именно они спасли ему жизнь и прекратили весь тот кошмар, который случился с ним за несколько дней до оккупации города, когда без каких-либо объяснений он был арестован и заключен в Бригидки [62]. Австрийские власти уже не располагали временем на эвакуацию тюрьмы, и многих заключенных казнили прямо на тюремном дворе.

Войцеховский ожидал своей очереди среди таких же обреченных и впервые в жизни искренне молился.

Очевидно, его слова были услышаны. Однажды через окно под потолком камеры он увидел, как на башне магистрата взметнулся белый флаг. Затем за стенами раздались громкие радостные возгласы, дверь отворилась, и русский офицер с порога прокричал:

– От имени русского царя объявляю свободу!

Войцеховский вернулся домой, посчитав причину своего ареста следствием злого доноса недругов или трагическим недоразумением.

Шинок, куда он сейчас направлялся, стоял рядом с костелом Святой Анны. Костел соорудили еще в Средние века на месте казни ремесленников, пытавшихся сбежать от чрезмерных податей. По этому поводу в народе его нарекли храмом Крови и поговаривали, что в этом месте судьбой и Богом предопределено всегда литься человеческой крови. И она действительно здесь часто проливалась. Полиция расстреливала тут рабочие манифестации. Несущиеся вниз по Яновской и Городоцкой автомобили и трамваи с сорванными тормозами с удивительным постоянством давили насмерть прохожих, а шинок дополнял картину кровавыми разборками между местными батярами [63].

После прихода русских и запрета на продажу в городе «вина, спирта, одеколона и других опьяняющих средств» шинок превратился в обычную закусочную. На обитом медью шинквасе [64]вместо пивных кружек теперь стояли тарелки с селедкой и луком, канапки [65]со шкварками, квашеные огурцы и яблоки. И хотя все спиртное перекочевало с полок в опечатанный подвал, в зале по-прежнему стоял стойкий запах алкоголя.

Войцеховский вошел в шинок и внимательно осмотрелся. Обстановка была привычной. Компания мелкого жулья с Яновского рынка обсуждала в углу свои гнусные делишки.

– «Ойра, свiт сi смiє, ойра, Манька прiє», – горланила безносая сифилитичка Зуська в обнимку с варьятом [66]Зенком.

Им подпевали проститутки Ганка и Юзька, готовые за стакан баюры [67]уединиться здесь же, в уборной, с очередным клиентом. За одним из столиков дремал пожилой пан, в котором Войцеховский узнал охранника склада железа фирмы «Гутенберг» Херша Старка. Очевидно, с хорошего подпития он напялил кепи со знаком легионера. Хозяйка заведения – толстуха Франька для клиентов тушила капусту и жарила на сале яичницу.

Войцеховский уже было решил подсесть к охраннику, надеясь опохмелиться за чужой счет, но вспомнил, что его здесь уже ждут. Сквозь густой табачный дым он разглядел в углу двух местных воров – Базилия Чепилу и Яна Сорочинского и стал протискиваться к ним между тесными рядами лавок.

С ворами сидел незнакомый ему человек с глубоким шрамом на лбу.

– Юзек, – пробурчал он, жуя папиросу, и протянул старому медвежатнику огромную волосатую пятерню.

– Jak sie leci Stasiu? [68]– с кривой улыбкой спросил его Чепила, вытаскивая из-под стола бутылку с ромом.

Такое обращение не понравилось Войцеховскому. «Этот сопляк возомнил, что ограбление ювелира Шутца со Скарбковской [69], девятнадцать и домовладельца Фердинанда Турлинского с Театральной, семь уже дает ему право фамильярничать со мной». Он уже собрался возмутиться, но, увидев, как Чепила разливает ром в пустые банки из-под горчицы, сдержанно ответил:

– Слава богу, пока живем.

– Nech bedze pochwalony [70], – промычал незнакомый здоровяк и первый опрокинул банку в рот. За ним последовали остальные. Закусывали сальтисоном [71], от которого нещадно несло чесноком.

– А скажи нам, коллега, – прищурился захмелевший Чепила, – поделились ли москали с тобой драгоценностями Корытовского?

Войцеховский сделал вид, что не расслышал, и продолжал жевать свиные потроха своим беззубым ртом.

– Albo zrobili ciebe w konia? [72]– крикнул фальцетом Сорочинский и громко захохотал.