Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Санкция на повторный обыск в палатах Шептицкого поступила незамедлительно. Рано утром одиннадцатого февраля 1915 года в арку резиденции греко-католических епископов с фигурами святых римской и греческой церквей въехали автомобили с жандармами. Вся униатская юридика [145]была оцеплена полицейскими. Викарию было приказано снять замки в подвальных помещениях, куда тотчас препроводили Геца. Он указал место, и саперы принялись за работу. Вскоре в проеме взломанной стены показалось помещение размером пять на полтора метра, до потолка заваленное деревянными сундуками, корзинами и чемоданами с церковной утварью: подсвечниками, столовым и церковным серебром с гербами митрополии, наперсными крестами, панагиями… Под всем этим, уже в земле, оказались еще восемь металлических ящиков, заполненных документами. Все обнаруженное было поднято в библиотеку митрополита, и жандармские офицеры занялись поисками «политико-пропагандистской переписки» хозяина дворца.

Даже беглый осмотр документов показал, что цель обыска достигнута. Материалы носили явно политический характер: секретная переписка графа с эрцгерцогом Францем-Фердинандом, деятелями националистического «Союза освобождения Украины» в Вене, командующим легионом сечевых стрельцов. Здесь же было послание императору Францу-Иосифу, в котором Шептицкий представлял свой план переустройства «русской Украины» в духе казацких традиций под протекторатом Вены:

«Как только победоносная австрийская армия вступит на территорию русской Украйны, нам предстоит решить тройную задачу: военной, правовой и церковной организации края… эти области возможно полнее отторгнуть от России и придать им характер области национальной, от России независимой, чуждой державе царей…»

Участвующие в обыске Белинский и Новосад просматривали документы церковно-исторического характера. Но в старопечатных книгах и рукописях, папских буллах, хартиях и грамотах польских королей и австрийских императоров, восходящих к XVI веку, не было и намека на историю с «дьявольской лягушкой».

Оставив Новосада за чтением родовых бумаг графа, Белинский решил поближе ознакомиться с епископской резиденцией и монастырским садом. Он прошелся по митрополичьим палатам, представлявшим собой настоящий музей восточного церковного искусства, и через ажурную браму с каменными вазами вышел в сад. Перед ним открылся огромный парк с тремя террасами, крещатой планировкой опоясывающий дворец. Казалось, что все здесь: камни, ограда, старые деревья, земля и даже воздух были пропитанны духом пережитых веков.

Неожиданно забили колокола. Вспомнилась интересная деталь из истории с Войцеховским, которую упомянул Новосад: когда после продолжительной езды в экипаже по городу старого мастера с завязанными глазами привезли на место, он удивился, услышав совсем рядом знакомый колокольный звон церкви Святого Юра. Ошибиться он не мог, ведь она была по соседству с его домом, и эти звуки он слышал по несколько раз в день.

Осмотр вещей закончился, жандармы принялись за составление описи изъятых материалов. Новосад решил еще раз внимательно осмотреть личные вещи митрополита. Они находились в двух обитых декоративными металлическими полосками сундуках. В подвале они были глубже других зарыты в землю. В первом лежали литургическое облачение, наперсные кресты и шкатулка с монетами – очевидно, предмет юношеской увлеченности митрополита. Во втором – иконы и серебряный ковчежец.

Форма инкрустированного камнями сосуда ему что-то смутно напомнила.

С минуту он всматривался в ее позолоченный овал, пока не догадался: она точно передает форму лягушки на гравюре профессора Савроня.

Прапорщик не удержался и открыл ковчежец. Но там, к его удивлению, вместо мощей лежал небольшой пергаментный свиток. Осторожно, чтобы не повредить печать на опоясывающем шнуре, он отогнул край пергамента. На тонкой коже он увидел какие-то начертания, что-то наподобие плана или схемы.

Новосад затаил дыхание. Он украдкой оглянулся. Трое жандармов занимались описью. Двое других курили у окна, разглядывая диковинных птиц – парочку павлинов, гуляющих в саду. На него никто не обращал внимания.

Повинуясь безотчетному порыву, он незаметно сунул свиток в карман.

Когда Белинский вернулся во дворец, изъятые документы уже грузились в автомобиль для доставки на хранение военному караулу на главную гауптвахту города. Все остальное было опечатано в библиотеке печатью жандармского управления и пристава третьего участка полиции.

В тот же день о положительных результатах обыска было доложено в Петроград.

Начальник Львовского жандармского управления полковник Мезенцев был в приподнятом настроении. Отмечать корпусной праздник [146]вместе со своими ближайшими помощниками он начал прямо с утра. На столике в углу кабинета красовались бутылка «Хеннесси», пирожки и ломтики балыка.

Адъютант принес почту и проект поздравительной телеграммы в Петроград на имя товарища министра внутренних дел командира Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенанта Джунковского.

Надев очки, полковник начал с телеграммы:

– «Чины вверенного вашему превосходительству корпуса жандармерии впервые в новом освобожденном Российской державой крае, в день своего корпусного праздника, собравшись единой общей семьей, представляют ходатайство повергнуть к стопам безгранично обожаемого Монарха их беспредельную готовность положить все силы на службу его императорского величества и старорусской древней Галичине».

– Вроде все правильно, – откинулся в кресле Мезенцев, но, поразмыслив, взял ручку и закончил текст словами: «и во славу родного корпуса».

Других важных дел сегодня не предвиделось. Мысли Мезенцева уже переместились в ресторан «Метрополь», где предстояло достойно продолжить празднование главного жандармского праздника России, но, увидев неразобранную почту, он решил покончить и с этим.

В письме из губернаторского штаба сообщали, что, по агентурным сведениям, по адресу Потоцкого, пятнадцать некая венгерка Эмилия Клаузнер и ее подруга Келлер устраивают вечера с карточными играми, куда в «шпионских целях завлекают отдельных российских офицеров». Новогребельский требовал «принять срочные меры и о выявленных офицерах сообщить».

Мезенцев выругался (с досадой причмокнул) – он прекрасно знал об этом «салоне» от офицеров своего же управления и в душе разделял их мнение, что это одно из немногих мест, где русскому офицеру можно хоть как-то отдохнуть и расслабиться в этой «польско-жидовской провинциальной столице». Собственно, если бы не его чин, он и сам бы…