Алексей Новиков - О душах живых и мертвых

Какой же дьявол водил его рукой, когда он, путая истину с вымыслом и отдаваясь этому вымыслу, писал роковые строки? Какой дьявол гнал его в Москву вскоре после того, как Варенька вышла замуж? Он увидел ее и почти не узнал… Смятенная, сникшая, она плакала и клонилась к нему, словно ища защиты от себя самой. Но безжалостно коротки были те давние встречи, вырванные у судьбы… Варенька обещала еще раз прийти, чтобы все, все рассказать. Обещала – и не пришла. Может быть, иссякли ее силы. Может быть, просто не успела – муж увез ее в свою подмосковную деревню.

Хочется верить Михаилу Юрьевичу, что действительно увез ее тогда в подмосковную подозрительный, ревнивый муж. Хочется верить, а душу точит страшное подозрение: не сама ли Варенька бежала от его любви и от собственных признаний, на которые не хватило у нее ни воли, ни сердца, ни желания?

Но кто же толкнул и после того госпожу Бахметеву снова искать встречи с ним, когда она отправилась с мужем за границу? Еще одно безрадостное свидание, не рассеявшее ни сомнений, ни боли, ни надежд. И снова прошли годы… Не сам ли сатана опять заставляет его ездить мимо бахметевского дома, хотя даже желанной тени он ни разу не увидел в окнах. А он все ездит и ездит…

Однажды ему повезло. Из подъезда вышла дородная нянька, ведя за руку совсем крохотную девочку, с трудом переступавшую на непослушных ножках. Он выждал время и пошел следом. Перед ним была московская улица, пыльная и покрытая мусором. По булыжной мостовой громыхали пролетки, по мосткам сновали прохожие. Никому не было дела до какого-то армейского поручика. И слава богу!

Уже давно скрылась в толпе дородная нянька, а поручик думал о девочке, которая родилась в ненавистном особняке.

Так снова явилась Варенька. Но что же делать? Она являлась всегда и всюду. Даже тогда, когда речь шла о ее дочери…

Москва всегда была полна для него воспоминаний, против которых оказывалось бессильно время.

Вот тут же, рядом с Арбатом, он жил с бабушкой на Малой Молчановке. Там завелись первые заветные тетради, в которых он стал, по собственным словам, марать стихи. Тогда же его вдохновительницей стала Варенька. Теперь по тем же московским улицам нянька ведет нарядную девочку, едва научившуюся ходить. Девочка крепко держится за нянькину руку. А какой-то незнакомый офицер, стараясь не попасться няньке на глаза, ведет с ребенком долгий разговор:

Давно вернулась домой маленькая обитательница арбатского особняка, и Николай Федорович Бахметев подробно расспрашивает няньку, как прошла прогулка и как вела себя Ольга. Не случилось ли каких-нибудь особых происшествий? Последний вопрос Николай Федорович задает несколько раз, чтобы выяснить, не скрывает ли чего-нибудь нянька: ведь ее могли и подкупить… А Николай Федорович определенно знает, что в Москве пребывает ссыльный поручик Лермонтов.

Нянька клянется и божится, что на улице никто к ней не подходил. Мать, покормив Олю молочной кашей, бережно укладывает дочь в кроватку и прикрывает шелковым одеяльцем, а сама прислушивается к тому, как допрашивает няньку муж…

Офицер, о котором идет речь в доме Николая Федоровича, ездит по Москве, бывает у всех общих знакомых. Впрочем, он ничего не спрашивает о госпоже Бахметевой.

Все это хорошо знает Варвара Александровна. Она не знает только одного – именно о ней-то и беседует Михаил Юрьевич с ее маленькой дочуркой:

Кто из студентов Московского университета, заехав в Белокаменную, удержится от желания пойти взглянуть на матерь просвещения! Пошел и поручик Лермонтов.

Все так же шумною толпой расходятся из университета студенты. Одни в щегольских пальто, другие в капотах чуть ли не домашнего покроя, побуревших от времени. У счастливцев – собственные выезды, у бедноты – прохудившиеся сапоги, залатанные собственной рукой.

Так всегда было в университете. Упорно держалась за него разночинная мелкота, платящая за просвещение голодом, а порой и злой чахоткой. Одни умирают, оставив потомкам тетрадь с небрежно записанными лекциями да недокуренную четвертку табаку; другие, все преодолев, разъезжаются по городам и весям, унеся с собой непокорство и склонность к дерзким мыслям. И глядишь, то перепугает протопопа в каком-нибудь Грязовце безбожный учитель словесности, то в каком-нибудь губернском правлении объявится чиновник из университетских кандидатов, не берущий взяток…

Мудрые люди знают: молодо – зелено. Пройдет время, вовсе сопьется с круга учитель словесности или выгонят с волчьим паспортом из губернского правления университетского кандидата – и все опять пойдет по чину. Но вдруг – уже не в Грязовце, а в Козельске или Царевококшайске – нашумит университетский питомец… Нашумит, да, глядишь, и отшумит, отдав богу беспокойную душу в белой горячке.

А в Москву поспешают новые ватаги разночинной мелкоты. Поколения, сменяя друг друга, проходят через университетские двери, у которых стоит торжественный швейцар.

Было время, сюда ходил и студент словесного отделения Михайла Лермонтов. В одной из его тетрадей, ревниво оберегаемой от любопытных глаз, были записаны стихи:

Если же и отдыхал он, студент Лермонтов, то не иначе, как за книгой. Весь мир, представленный в созданиях Пушкина, Шекспира, Байрона, Гёте, Шиллера, был открыт ему. В те дни он увлекся песнями Байрона. Ему сродни оказался английский лорд, произнесший в палате пэров никогда еще не слыханную здесь речь в защиту «ничтожных» ткачей. Ему близок по духу оказался поэт, взбудораживший непримиримой смелостью своих мыслей всю Европу и гонимый всеми правительствами. Еще совсем не ясно было Михаилу Лермонтову собственное предназначение. Он не знал, как и где будет действовать, но, отдавая дань великому Байрону, понял: