Алексей Новиков - О душах живых и мертвых

Император подошел к зеркалу и хмуро глянул на свое величественное изображение. Не ему ли вручена богом власть, для которой нет ничего невозможного? У него ли не твердая рука? Но доколе же он, самодержец, будет читать бредни Лермонтова, который…

Император вернулся к письменному столу. Захотелось еще раз собрать и уяснить свои мысли.

«Такие романы портят нравы и портят характеры, – размашисто писал Николай Павлович, вовсе не думая о том, будут ли интересны эти рассуждения императрице, – потому что хотя подобную вещь читаешь с досадой, все же она оставляет тягостное впечатление, ибо в конце концов привыкаешь думать, что свет состоит из таких индивидуумов, у которых кажущиеся наилучшие поступки проистекают от отвратительных и ложных побуждений…»

– Именно так! – подтвердил собственные мысли Николай Павлович. – Отвратительные побуждения… Это они, писаки-критиканы, подкапываются под благополучие отечества, смущая маловеров…

«Что должно явиться последствием, – продолжал писать император, – презрение или ненависть к человечеству? Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, зачем же поощряют или развивают подобными изображениями эти наклонности? Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора».

Охарактеризовав главного героя романа и самого сочинителя, Николай Павлович, словно он писал заправскую критику для какого-нибудь журнала, перешел к штабс-капитану Максиму Максимычу. Его назвал со всем беспристрастием простым и благородным. Одно время, – признался он, продолжая писать жене, – ему даже казалось, что именно Максим Максимыч и окажется героем нашего времени. Напрасные мечты!

«В этом романе капитан появляется как надежда, которая не осуществляется. Господин Лермонтов заменяет его жалкими, очень мало привлекательными личностями, которые, если бы они и существовали, должны быть оставлены в стороне, чтобы не возбуждать досады».

Император охотно наставлял писателей. Есть среди них такие, которые понимают каждое движение царственных бровей. Но сколько его величество ни печется о словесности, все-таки, хоть и редко, являются в ней личности, закоренелые в дерзости. Он ли не наставлял в свое время Пушкина! Сколько отеческой заботы проявил он вместе с графом Бенкендорфом! Ничего доброго так и не вышло, решительно ничего. А теперь этот…

Император с удовольствием вспомнил, что недавно он уже отправил автора в Тенгинский полк.

«Счастливого пути, господин Лермонтов! – заключил письмо император. – Пусть он очистит свою голову, если это возможно…»

А так как отправить человека в Тенгинский полк – все равно что послать его в ад, откуда, как известно, никто не возвращается, то Николай Павлович еще раз отдал дань мудрому своему решению. Ему показалось, что этим письмом он покончил все счеты с неисправимым поручиком.

Но вечером, за интимным чаем, в кругу семьи и особо приближенных, он еще раз вернулся к отвратительной книге.

– Василий Андреевич, – обратился монарх к Жуковскому, – читал ли ты роман о Печорине?

– Не успел, ваше величество, – уклонился от разговора Жуковский, погрешив против правды: он давно прочитал этот роман. Читал с сочувствием к таланту автора и с тревогой в сердце: предосудительные мысли автора были совершенно очевидны.

– Прочитай на досуге, – продолжал император. – Хотя не скрою, что возлагаю на тебя тягостный труд… Не ты ли, однако, ходатайствовал когда-то о прощении Лермонтова? Именно на тебя ссылался Бенкендорф. Отлично помню.

– Ваше величество! – Жуковский поднял руки, как бы защищаясь от навета. – В то время, когда Лермонтов был переведен на Кавказ за свои дерзкие стихи, посвященные Пушкину, а граф Бенкендорф нашел возможным ходатайствовать о смягчении его участи, граф сослался на меня по какому-то непонятному недоразумению…

– Все мы тогда ошиблись… – Император, желая обратить всеобщее внимание, слегка повысил голос: – Никакая милость не спасет неисправимого. Мне первому, по данной от бога власти, надлежит охранять спокойствие умов от возбудителей тлетворного недовольства. Знаю, куда они целят своими презренными книгами. Видит господь, не повторю ошибки.

– Ваше величество! – вступился Жуковский. – Поручик Лермонтов обладает несомненным поэтическим талантом, который мог бы составить славу России.

– Мог бы, говоришь? Однако никогда не составит.

– Но, умудренный годами и справедливым осуждением вашего величества, поручик Лермонтов, будем надеяться, осознает истинное призвание поэта и искупит прежнее.

– Не надеюсь! Никак не надеюсь! Как офицер – неисправим, в словесности – безнадежен. – Император оборвал разговор и мысленно еще раз пожелал поручику, отправленному на верную смерть, счастливого пути.

Но не всегда исполняются даже высочайшие предначертания. В то время, когда в Петербурге, в Зимнем дворце, было написано Николаем Павловичем письмо, касающееся романа поручика Лермонтова и безнадежной испорченности автора; в то время, как император поделился своими мыслями не только в письме к императрице, но и с приближенными, когда слухи о суровом осуждении императором опального поэта еще только поползли по петербургским гостиным, – сам поручик Лермонтов благополучно добрался до Ставрополя. Здесь ему надлежало явиться в штаб командующего войсками и следовать к месту стоянки Тенгинского полка.

В штабе шла лихорадочная подготовка к военным действиям, предначертанным императором для восстановления начисто сметенной береговой линии. Здесь же формировался особый отряд, направлявшийся в Чечню под командой генерала Галафеева.

В этот отряд и предложили направиться прибывшему поручику.

– А мое назначение в Тенгинский полк? – спросил поэт.

– Нам лучше знать, где сейчас нужны бывалые на Кавказе офицеры… Сутки на размышление – и решайте, поручик!

Все, кого ни встречал он из кавказских знакомцев, все, с кем ни разговаривал в Ставрополе, советовали ехать в отряд генерала Галафеева.

– Там, Лермонтов, для штрафных верная выслуга!

– И генерал, между прочим, не дурак.

– Что тебе киснуть в полку! В отряде специального назначения легче дышать.

– Дышать-то нашему брату обер-офицеру, положим, нигде не дадут. Но, конечно, муштры и шагистики у Галафеева поменьше будет…

Поручик Лермонтов был командирован в отряд генерала Галафеева.

Так, бывает, не осуществляются, по прихоти случая, самые сокровенные замыслы самодержца.

Вместо поездки в Тенгинский полк Михаил Юрьевич должен был выехать в крепость Грозную, где формировался галафеевский отряд. Три считанных дня он еще мог провести в Ставрополе.