Алексей Новиков - Последний год

Поздно ночью сидел он в своем номере и писал приятельнице в Москву:

«Пушкин мой сосед. Он полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших нескончаемых беседах; иные находят его изменившимся, озабоченным и не вносящим в разговор ту долю, которая прежде была так значительна. Но я не из числа таковых, и мы с трудом кончаем одну тему разговора, в сущности, не заканчивая, то есть не исчерпывая ее никогда…»

Александр Иванович вспомнил, что Пушкин обещал рассказать о давно задуманном романе, – вспомнил и хотел было об этом написать. Но какая же из московских дам будет удовлетворена, если не найдет в письме хоть каких-нибудь известий о жене поэта, столь прославленной в высшем петербургском свете!

И тогда, отложив дальнейшие сообщения о Пушкине, Тургенев мысленно вернулся в гостиную Натальи Николаевны.

«Его жена, – писал Александр Иванович, – всюду красива, как на балу, так и у себя дома, в своей широкой черной накидке…»

И медленно опустил перо. Нет у смертных таких слов, чтобы писать о красоте Натальи Николаевны. Один Пушкин имеет на это право. Один-единственный!

Мысли о первой красавице Петербурга были нераздельны с чувством тревоги. За нее? За Пушкина? За них обоих? Причину этой тревоги было очень трудно объяснить в письме, и Тургенев нашел обходный путь, чтобы хоть что-нибудь сообщить в Москву о смутных обстоятельствах, в центре которых оказалась Наталья Николаевна.

«Жених ее сестры, – писал Тургенев, – очень болен, он не видится с Пушкиными».

Но что поймет из этих строк далекая от петербургского света московская приятельница Александра Ивановича? Мастер эпистолярного стиля закончил письмо обещанием:

«Мы обо всем этом поговорим у вашего домашнего очага».

Так и пошло письмо, в котором остались о доме Пушкиных только загадочные намеки.

Наступили дни праздника Христова рождества. В церквах отзвонили торжественные колокола. Начались праздничные балы.

У Пушкина побывал отставной прапорщик Юрьев. Поэт получил под заемное письмо три тысячи девятьсот рублей. Наталья Николаевна выезжала и участвовала в танцах ежедневно.

В праздничной суматохе был объявлен день свадьбы барона Жоржа Геккерена. Свадьба состоится 10 января наступающего, 1837 года.

По этому поводу Софья Николаевна Карамзина писала брату за границу:

«Пушкин до сих пор уверяет, что не позволит жене присутствовать на свадьбе и не будет принимать у себя ее сестру после замужества. Вчера я внушала Натали, чтобы она заставила его отказаться от этого решения, которое, конечно, вызовет еще новые пересуды».

Письмо Софьи Николаевны идет из Петербурга в Париж. Андрей Карамзин пишет из Парижа в Петербург, отвечая близким на полученное от них ранее известие о свадьбе Дантеса:

«Не могу придти в себя от свадьбы, о которой мне сообщает Софья. И когда я думаю об этом, я, как Екатерина Гончарова, спрашиваю себя: не во сне ли я, или по меньшей мере, не во сне ли сделал свой ход Дантес… Какого чорта хотели этим сказать?»

Письма идут из разных городов и в разные адреса. Равнодушные почтмейстеры ставят на конвертах свои штемпели, даже не подозревая о том, сколько пишут люди об одной этой свадьбе, объявленной, правда, в столичном городе Санкт-Петербурге.

Из Варшавы в Москву пишет отцу Ольга Сергеевна Павлищева, рожденная Пушкина:

«Эта новость удивляет весь город и пригород, потому что страсть Дантеса к Наташе не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я довольно потешалась по этому поводу. Поверьте мне, что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение, и что может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места».

Из Ставрополя писал родственникам в Петербург один из приятелей Льва Пушкина, общавшийся с ним в то время:

«Влюбленный в жену поэта Дантес, должно быть, пожелал оправдать свои приставания в глазах света…»

Геккерены в свою очередь не дремали. Из голландского посольства шли вполне определенные сведения: его величество оказал милостивое внимание нареченной невесте барона Жоржа Геккерена. Сам граф Бенкендорф мог подтвердить, что он был исполнителем высочайшей воли. Правда, Александр Христофорович не имел нужды скрывать, что, по желанию государя, он адресовался не непосредственно к невесте барона Геккерена, а к ее сестре – госпоже Пушкиной. Обращение к госпоже Пушкиной с высочайшим поручением по поводу женитьбы барона Геккерена оборачивалось изрядной шуткой по отношению к ней и к ее мужу. Но одобрение действий барона Жоржа Дантеса-Геккерена императором было для всех несомненно.

Всеобщее благоволение было обеспечено жениху, когда он явился в свете после болезни. Дантес очень хорошо это почувствовал еще тогда, когда, больной, принимал у себя знатных гостей.

Правда, на балах и приемах появлялся муж Натали. Дантес очень хорошо видит – на Пушкина устремлены любопытные, откровенно насмешливые или нарочито сочувственные взгляды. Еще бы! Всем известно, что он посылал вызов на дуэль и потом сам же взял этот вызов обратно. Незавидное положение для мужа, который, схватившись за пистолет, превратил его в погремушку! Он бесится? Ничего больше ему не остается. Барон Жорж Геккерен, во всяком случае, не окажет ему снисхождения…

Отсрочка, которую он дал Натали, кончилась. В многолюдной толпе гостей на праздничном бале или рауте разве так трудно улучить минуту, чтобы сказать хотя бы несколько слов будущей belle-soeur [7].

При первой же встрече Наталья Николаевна, соблюдая этикет, еще раз принесла свои поздравления жениху Екатерины.

– Надеюсь, Натали, вы не ждете моей благодарности? – отвечал он, откровенно улыбаясь.

Эта улыбка вывела ее из себя. Наталья Николаевна решила нанести давно обдуманный удар.

– Надеюсь и я, – сказала она, преждевременно торжествуя, – что ваша невеста отвечает вам с той же горячностью, которую вы так щедро дарите ей в своих письмах?

Может быть, голос Натальи Николаевны даже дрогнул: так сладка была взлелеянная месть.

Он смеялся уже совершенно откровенно:

– Я пишу Катеньке о том, что хочу сказать только вам, Натали! Неужели вы меня не понимаете?

Наталья Николаевна не понимала, боялась его понять. По счастью, Дантес ее оставил.

Он еще не решался пригласить ее на танец. Но когда поблизости не было Пушкина, он не упускал случая, чтобы с ней говорить.

О, если бы могла Наталья Николаевна заглянуть в одно письмо, ушедшее в то время из Петербурга за границу!

«Натали со своей стороны ведет себя не слишком прямодушно: в присутствии мужа не кланяется Дантесу и даже не смотрит на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство – потупленные глазки, рассеянность в разговоре, замешательство, а он немедленно усаживается против нее, бросает на нее долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью».