Алексей Новиков - Последний год

На следующий день Александр Иванович Тургенев поспешил к Пушкину. Поэт встретил его с обычным радушием.

– Отыскал я, – сказал Александо Сергеевич, – свои давние стихи. В те дни чинили расправу с Рылеевым и товарищами его. Прошел слух, что и брата вашего Англия выдала русскому правительству, и что узника русского царя везут морем в Петербург. А Вяземский как раз в это время прислал мне свои стихи «Море». Вот мой тогдашний ответ ему. – Александр Сергеевич взял листок и прочел:

– Что изменилось ныне? – продолжал поэт. – Все так же властвует тиран, усердствуют предатели и томятся в неволе узники. Никуда не уйти нам, очевидцам памятных событий, от скорбной мысли о братьях наших, пострадавших столь жестоко… Перешлите стихи Николаю Ивановичу, как мой привет и память о нем…

– На днях у меня был любопытный разговор о тех временах, – отозвался Тургенев. – Сведущие люди подтверждают, что генерал Ермолов ожидал восстания в твердом убеждении, что в случае победы восставших плоды победы попадут в его крепкие руки. И так могло повернуться колесо истории!

– Направляясь на Кавказ, – отвечал Пушкин, – я сделал двести верст лишних, чтобы заехать к Ермолову в Орел. Разумеется, об этом я не мог напечатать в «Путешествии в Арзрум». Самое имя его пришлось изъять из «Современника». В пору нашей встречи опальный Ермолов нетерпеливо сносил свое бездействие. Я пробыл у него часа два. Беседа переходила с предмета на предмет. О правительстве и политике не было ни слова, если не считать злой критики Ермоловым действий своего преемника на Кавказе, Паскевича, или недовольства его историей Карамзина. – Пушкин улыбнулся. – Впрочем, куда укроешься от политики, даже касаясь одной литературы?.. Ничуть не жалею, Александр Иванович, что за два часа этой беседы расплатился крюком в двести верст. Показалось мне, что Ермолов либо пишет свои записки, либо намеревается их писать… Вот был бы клад для новейшей истории! А отставному чиновнику десятого класса Александру Пушкину, как именовали меня в казенных бумагах, быть бы издателем тех записок!.. Но полно мечтать о невозможном! Короткий очерк о встрече моей с Ермоловым – и тот не увидел света. .. – Пушкин задумался.

– А что, Александр Сергеевич, – спросил Тургенев, – если бы все виденное и слышанное вами нашло место именно в той истории новейшего времени, о которой вы сейчас упомянули?

– Избави бог! – отшутился Пушкин. – Если историк Петра не знает, как ему обойти цензуру, а историк Пугачева должен обладать мудростью змия, то что же будет с историком эпохи Александровой или – страшно произнести – с историком царствующего монарха? А впрочем, – вдруг признался поэт, – кто знает будущее? Каюсь, велик соблазн. Непременно должно описывать происшествия современные. Судьба не отказала мне во множестве памятных встреч. Я слышал об убийстве Павла от самих участников заговора, сам Сперанский рассказывал мне о своей ссылке. Кто из нас не знает истории четырнадцатого декабря? Я слышал рассказ о казни от своего товарища по лицею, который по обязанностям службы присутствовал при этом злодеянии…

Пушкин замолчал, охваченный воспоминаниями.

– А разве, – снова заговорил он, – Грибоедов – писатель и дипломат – не принадлежит истории? Когда обнаружатся тайные обстоятельства его убийства в Персии? Какова подоплека убийства, столь же жестокого, сколь и загадочного? Счастливый случай свел меня с человеком, который был в составе нашей миссии, посланной в Персию после смерти Грибоедова, и даже участвовал в разборе оставшихся после него бумаг. Имею в виду свояка моего Дмитрия Николаевича Гончарова, вам известного. Можете вообразить, сколько раз, не боясь быть докучливым, я приступал к нему с расспросами. Но ничего не мог открыть мне Дмитрий Николаевич. Русское правительство не проявило любопытства, а в миссии, посланной в Персию, не оказалось человека, ищущего истины.

Разговор ушел во времена прошедшие. Александр Сергеевич особенно интересовался бурными эпохами бытия России. Потому-то не расставался он с Петром, отдал многие годы кропотливой работы Емельяну Пугачеву и в «Онегина» внес главу, овеянную воспоминаниями о людях 14 декабря. Впрочем, относительно декабрьского восстания признавал, что весь труд впереди. Эпоха, прогремевшая бурями 1812 и 1825 годов, привлекала его неизменное внимание.

Проводив Тургенева, Пушкин прибрал бумаги и побежал к жене.

– Таша! Едем кататься! Смотри, даже солнце пробралось сквозь туман… Едем скорее, мой ангел!

Наталья Николаевна начала собираться. Пушкин все время ее торопил.

В карете начал рассказывать ей о Тургеневе. Что за прелесть этот человек! И вдруг рассмеялся:

– Прелесть-то он прелесть, но как-то выходит так, что я разбалтываю ему все мои замыслы, к которым еще даже не приступал. А ведь он, как сам о себе признался, письменно-охотлив. Разошлет свои письма во все концы да каждому на ушко шепнет: Пушкин, мол, грозится написать и то, и это, и третье, и десятое. Вот и представит меня в роли Хлестакова. Горазд на выдумки Гоголь, а когда заставил рассказывать обо мне в комедии своего Хлестакова, и то запнулся Хлестаков – одной фразой меня удостоил. Помню, я смеялся до упаду. А ныне, должно быть к старости, право, становлюсь болтлив… Мы вечером дома?

– А чай у Мещерских?

– А, точно, точно… Вот видишь, и память теряю. Как же не старость? Ан нет! Прежде чем состариться, мне на роду написано много бумаги извести. Ох, много!..

Пушкин долго смотрел в окно кареты, дышал полной грудью. Вдруг повернулся к жене:

– Негоже было тебе, царица красоты, вчера плясать с шалопаем Дантесом…

– Милый! Я была застигнута врасплох. Просто не знала, как мне поступить…

– Ныне он будет пользоваться каждым случаем, чтобы поставить тебя в затруднительное положение. Верь слову, жёнка, не от ревности говорю.

– Я буду умолять Екатерину, чтобы она воздействовала на мужа.

– Ништо ему Екатерина. Не с тобой, со мной сводит счеты. Не хочется, впрочем, об этом толковать…

– Что же мне делать, мой друг? – Наталья Николаевна все еще не могла выйти из растерянности. Больше всего ее удивило добродушие Пушкина. – Я все же надеюсь на Екатерину.

– Надейся больше на себя. Хочу верить твоему благоразумию, жёнка. Главное – не давай ему повода для выходок. Прошу тебя об этом так, Таша, как, может быть, никогда не просил. Пусть это будет моя последняя просьба.