Алексей Новиков - Последний год

Став женихом, Пушкин писал в свое время будущей теще:

«Моего состояния мне до сих пор хватало. Будет ли хватать его и для женатого? Ни за что на свете не потерплю, чтобы жена моя испытала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана быть и блистать. Она в праве этого требовать…»

Что же скажут, вернувшись в Москву, братья Гончаровы? «Банкрот зять, совершенный банкрот», – объявит, заикаясь, Дмитрий Николаевич.

А ему, Пушкину, словно в издевку, пишут:

«Вы богаты, если не деньгами, то кредитом…» Пишет Павлищев. Писал из Михайловского, продолжает писать, уехав на службу в Варшаву. Накопилась целая пачка этих писем. Стоит только к ним прикоснуться, чтобы разлилась желчь.

«Отъезжая из Михайловского, – сообщает неутомимый Николай Иванович Павлищев, – спешу кончить наш расчет по наследству, которое осталось за вами в 40 тыс. рублей. Вышлите нам теперь 1578 рублей. Остальные 5 тыс. рублей отдадите частями. Процентов, разумеется, не нужно…» Этакое благородство!.. И вдруг пригрозит на тот случай, если не откупится Пушкин: «Потребую приданого, самого имения, а не доходов. Предвижу ссору, но тут лучше хорошая ссора, чем дурной мир. Старик будет помнить меня…»

Угроза направлена в адрес беспечнейшего из беспечных среди людей – Сергея Львовича Пушкина. Но письмо идет не к нему, а опять же к Александру Сергеевичу. Пусть спасает родителя от семейного скандала как знает.

И опять направляются к Пушкину описи Михайловского и рассуждения Павлищева, достойные усердного подьячего:

«При дележе должно различать движимое имение от недвижимого, потому что из первого по закону следует отцу четвертая часть, – Ольге – восьмая. Из последнего же отцу – седьмая, Ольге – четырнадцатая. Движимостью считаются: скот, овцы, птица, разные припасы, хлеб сжатый и молоченый…»

Время идет, пачка писем растет.

«Батюшка подарил Ольге карету с заветной четверней. Карета вам, верно, не нужна: я продаю ее, а лошадей, которые нужны в хозяйстве, не угодно ли вам оставить за собою в 300 рублей? В случае согласия вы уже сделайте одолжение вместо 1578 руб. ссудите нам 1878 рублей…»

А между цифр, писанных аккуратной рукой, наставление Александру Сергеевичу: . «Я сам не меньше вашего забочусь о благе крепостных. В Михайловском я одел их, накормил. Благо их не в вольности, а в хорошем хлебе. Староста Михайла и последнего не заслуживает. Возьмите с него выкуп. Он даст вам за семью 10 тысяч. Вот вам и капитал!»

Не часто отвечает на эти письма Пушкин. Чаще в бешенстве их отбрасывает. Но неутомим Николай Иванович Павлищев. Шлет новое письмо:

«Я послал вам окончательный расчет наш по Михайловскому… Я просил вас прислать нам что-нибудь в счет раздела, в округленье остальной суммы, и теперь повторяю эту просьбу с добавкой, что мы в большой нужде».

Письмо только что пришло из Варшавы. На него послан Павлищеву короткий ответ:

«Пускай Михайловское будет продаваться. Если за него дадут хорошую цену, вам же будет лучше…» И, может быть неожиданно для самого себя, Пушкин добавил: «Я посмотрю, в состоянии ли буду оставить его за собою…»

Пора бы давно расстаться с этой мечтой. Непременно уйдет Михайловское в чужие руки. Хоть бы съездить туда! Собирался ехать осенью – не удалось. Сам себя обманывал надеждой, что поедет зимой. Но об этом не может быть и речи. Вот как далеко и недоступно оказалось милое сердцу Михайловское.

На рауте у саксонского посланника Лютцероде Александру Ивановичу Тургеневу посчастливилось приблизиться к Наталье Николаевне Пушкиной в малой гостиной.

Наталья Николаевна искренне обрадовалась встрече и усадила своего неизменного поклонника рядом с собою. Она подарила его ласковой улыбкой и призналась, что начинает ревновать к нему мужа – Александр Иванович завладел им совершенно единовластно. Не так ли?..

Последовала новая улыбка. Тургенев тотчас растаял и, может быть, совсем забыл бы о своем намерении повести доверительный разговор, если бы не начала его сама Наталья Николаевна.

– Вы бываете всюду, – тихо, словно уединяясь со своим собеседником от всего мира, начала она. – Вы первый и, надеюсь, добрый для меня вестник. Скажите, что говорят о нас в свете? – ожидая ответа, Наталья Николаевна чуть скосила на Тургенева глаза.

– А чем же и заниматься пустомелям, если не перемывать косточки ближним?

– Значит, я угадала? – Наталья Николаевна вздохнула. – Если бы вы знали, как много и долго мы с мужем страдали из-за вздорных нелепостей и клеветы! Страшно об этом вспомнить. Неужто и сейчас еще продолжаются сплетни, от которых нам нет житья? Прошу вас, не скрывайте от меня ничего – этим вы окажете большую услугу мужу и мне.

Александр Иванович собрал все свое мужество. Он начал издалека. Он прежде всего отверг те низкие клеветы, которые не хочет перед ней повторять.

– Бог им судья! – откликнулась Наталья Николаевна. В голосе ее Александр Иванович уловил покорность красавицы, которой люди никогда не простят того, что ее так вдохновенно щедро наделила природа. А она, созданная на радость людям, безропотно несет свой крест.

Александр Иванович с тревогой подтвердил, что в Петербурге нет дома, где бы не говорили о Пушкиных. О нем и о ней. Он сам видит, в какой гнев и раздражение приходит Александр Сергеевич каждый раз, когда встречает в обществе барона Жоржа Геккерена. Тут, приступая к предмету весьма тонкому, Тургенев остановился.

Наталья Николаевна подняла на него глаза, исполненные печали, словно соглашаясь и спрашивая: как устранить этот гнев и раздражение?

Александр Иванович тотчас разделил ее печаль. Да, Пушкина не переделаешь. Таков родился, таков умрет. Тем больше ответственности лежит на ней, особенно теперь, в сложных обстоятельствах, возникших после брака Екатерины Николаевны.

– Муж что-нибудь вам говорил? – с живым любопытством перебила Наталья Николаевна.

Александр Иванович уклонился от прямого ответа. Может быть, не хотел упустить важную свою мысль. А мысль эта заключалась в том, что сама Наталья Николаевна должна положить конец всем слухам, связывающим ее имя с именем барона Геккерена.

– Господи! Но что я могу? – она начинала терять спокойствие. – Ведь сами вы говорите, что каждый мой шаг любители сплетен толкуют по-своему.

– Дополню ваши слова, милейшая Наталья Николаевна. Каждый танец, который вы танцуете с бароном Геккереном, становится событием, будоражащим любопытство не только дам, но, к стыду нашего пола, всех лоботрясов, и даже весьма сановных.

– Вы заметили и это! А что было бы, если бы я никогда не провальсировала с бароном, если бы не обмолвилась с ним ни словом, – что было бы тогда? Боюсь, что толков родилось бы еще больше. Ведь ныне мы с бароном, как-никак, в свойстве. Это тоже налагает обязательства, которых требует приличие. Право, я достойна участия в моем безысходном положении. Вы должны понять меня, наш верный друг…