Алексей Новиков - Последний год

Анна Николаевна слушала эти строки, пытаясь улыбаться!..

Потом Пушкин вырвался из Михайловского заточения. Потом женился. Зизи тоже вышла замуж, стала Евпраксией Николаевной, баронессой Вревской, и поселилась с мужем в недальнем от Тригорского Голубове.

В жизни Аннет, кроме встречи с Пушкиным, так и не было ничего.

Глубоко спрятав тайну уязвленного сердца, она жила в отдалении от поэта и ловила каждую весть о нем. Это она писала Наталье Николаевне после замужества Зизи:

«Как вздумалось вам ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы ваш муж и действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать, настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тенью, вызываемой одним воображением, и оставляет после себя менее следов, чем сон. Но вы – вы владеете действительностью и все будущее перед вами…»

Как гордилась тогда своим великодушием Аннет! Она, отвергнутая поэтом, вступилась за него и за Зизи. Но о себе никогда не произнесет ни слова.

В Тригорском после отъезда Пушкина все было полно для нее воспоминаний. К ним прибавились недоразумения с матерью. Прасковья Александровна, должно быть, не могла понять душевного состояния дочери. Аннет становилось так страшно, когда осенние дожди оплакивали вместе с ней ее судьбу, оплакивали долго, непрерывно, днем и ночью. Зимой, когда метель наметала высокие сугробы за окном, казалось, что ветер поет ей надгробную песнь. Приходила весна… Но лучше бы и никогда ее не было! Каждая вечерняя заря, каждое деревцо, зазеленевшее в парке, – все напоминало о невозвратном.

Анна Николаевна собралась погостить к родственникам в Петербург. Пребывание в столице затянулось. Мать и вовсе не звала ее домой. Аннет мирилась со всем. Она могла хоть издали жить жизнью Пушкиных. О них писала она в Тригорское и Голубово:

«Я меньше слышу о Пушкине, чем в Тригорском. О жене его говорят гораздо больше, чем о нем. Время от времени кто-нибудь кричит о ее красоте…» И тут же о пушкинском журнале: «Как вы нашли «Современник»? – так мало можно читать Пушкина, что это издевка».

А побывав у Пушкиных, сообщит между прочим:

«Дети так меня полюбили и зацеловали, что я не знаю, как от них избавиться».

Увы, и дети не радуют обездоленное сердце!

Аннет пишет родным часто и усердно, может быть даже не отдавая себе отчета в том, что в каждом письме кровоточит ее собственная незаживающая рана. И вот удел, который готовит ей судьба. Внимание потомков привлечет не горькая повесть ее безрадостной жизни, не безнадежная ее любовь. Люди будут читать и перечитывать лишь то, что сказано ею о Пушкине, пусть мимолетно или пристрастно будет это слово.

Горькой обидой полно недавнее письмо, отправленное в Голубово, к Зизи:

«Пушкина я не видела, потому что они переехали на новую квартиру, и я никак не могу узнать, где они теперь живут».

Но Аннет не теряет надежды: как только она узнает адрес, она напишет, чтобы поэт к ней пришел. И добавила: «Я думаю, что его жена не будет уязвлена».

Она еще пытается свести счеты с Натали! Хотя, по правде сказать, Наталья Николаевна никогда не замечала эту девицу, бывшую когда-то предметом быстротечного увлечения Пушкина. Кажется, Аннет была единственной женщиной, к которой Наталья Николаевна никогда не ревновала…

Но между привычных жалоб и мелких уколов в письме на этот раз содержалось сообщение чрезвычайное:

«Про свадьбу Екатерины Гончаровой так много разного рассказывают, что я думаю, это лучше рассказать при свидании. Говорят, что Пушкин получил по почте диплом…»

Анна Николаевна изложила содержание гнусной анонимки довольно точно. Знала она об этом не от Пушкина, конечно. Значит, распространили шутники свое произведение так усердно, что гуляло оно по всему городу. Изложив суть «диплома», Аннет продолжала: «вследствие этого устроилась свадьба Гончаровой». Таков был ходячий слух. Но сама Анна Николаевна знала больше: «Другие версии я храню, чтобы иметь кое-что рассказать, когда мы увидимся. На этот раз не пеняйте на мой лаконизм…»

Письмо пришло в Голубово в самом конце декабря. Прочитала его Евпраксия Николаевна и тотчас собралась в Тригорское. Перечитала письмо вместе с матерью. Тревога за Пушкина стала еще больше.

– Не разгадать нам здесь загадки, маменька, которые задает Аннет, – твердо сказала Зизи.

– Спаси, господи, и помилуй! – откликнулась Прасковья Александровна. – Совсем неладно, видать, у Пушкина. И Анна хороша! Как до главного дошла, так словно воды в рот набрала. Тоже, значит, недаром… Ох, недаром!

– Вам, маменька, непременно надо послать меня в Петербург, – объявила Евпраксия Николаевна.

– Это еще зачем?

– А хотя бы затем, что Аннет давно просила за ней приехать. Вы теперь на ее просьбу согласны и приказываете мне собираться в путь. Против вашего приказания и мой благоверный слова не скажет. А я до всего дознаюсь. Иначе мы с вами все равно не будем за Пушкина спокойны.

– Да куда же ты на праздниках из дому поскачешь? – это было теперь единственное возражение Прасковьи Александровны.

Прошел Новый год. Зизи все еще собиралась в путь. Легкое ли дело – управиться перед путешествием с хозяйством? Наконец баронесса Вревская расцеловала детей, чмокнула в последний раз супруга и села в дорожный возок.

В Петербурге Пушкин прибежал к ней по первому зову. Так бывало каждый раз, когда Зизи приезжала в столицу. Год тому назад он водил ее на «Роберта-Дьявола», был неутомимым чичероне в галереях Эрмитажа. Потом неожиданно исчезал, чтобы столь же неожиданно появиться.

Теперь Зизи снова была перед ним – живое воспоминание о Михайловском и Тригорском.

В то время, когда они впервые встретились, поэт писал в «Онегине», расставаясь с юностью:

Теперь трудно узнать прежнюю Зизи, когда-то наполнявшую весь тригорский дом своим звонким голосом и неуемными забавами.

Евпраксии Николаевне нет еще и тридцати лет, но уже положила на нее неизгладимый след провинциальная жизнь в тихом Голубове. Евпраксия Николаевна раздалась, стала заботливой супругой, счастливой матерью и рачительной хозяйкой. Разве только необыкновенная свежесть лица да озорные глаза напоминают о прошлом.

Встреча была суматошная и радостная. Зизи приехала с ворохом известий о Михайловском и обитательницах Тригорского, о своей семейной жизни…

Потом вдруг замолчала Евпраксия Николаевна и пристально поглядела на Пушкина. Оба поняли: для сентиментального путешествия в прошлое будет другое время.

– Маменька приказала мне, – сказала Евпраксия Николаевна, – разведать все о вашей жизни. Без того не уеду… Родной мой, какая у вас беда?