Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

Поначалу даже думалось: да не такая уж беда, дело обычное, подошел близко к убитому лосю, а тот, видно, еще жив был — вот и получил Василий тяжкий удар копытом в грудь. И когда очнулся — даже засмеяться в себе нашел силы. Ну, думали — ничего, отлежится, в бане отпарит ушибленное место. Только на пользу пойдет. Впредь станет осторожнее, поймет, что осторожность отваге не помеха. Раны да ушибы — что в бою, что на охоте — лучше всяких поучений ума прибавляют.

Василия и в бане парили, и травами целебными обкладывали, и бобровым салом грудь растирали. Но до конца он, так и не поправился — от прежнего молодого князя словно половина осталась. Высох, исхудал, слабый стал совсем. Чуть что — кашляет. На коня своего любимого забирается с трудом — тот только глазом удивленно косит: куда девалась прыть хозяина, ведь раньше, бывало, птицей в седло взлетал! Ах, горе пришло в дом с болезнью Василия! Хотя дух молодого князя остался таким же, как и раньше — старался он всегда выглядеть веселым и над недугом своим посмеивался только, — но, вместилище-то духа, юное тело служило князю Василию все хуже и хуже. Кроме матери, наверное, никто уже не надеялся, что он выздоровеет. Надежду потерял и сам Мстислав Мстиславич, а вместе с надеждой на выздоровление сына потерял и душевный покой. Зачем теперь была вся его жизнь? Если даже Господь пошлет ему еще одного сына — хватит ли оставшихся лет, чтобы увидеть его достойным преемником отцу и деду? Ведь к этому времени Мстиславу Мстиславичу было уже без малого сорок! И мысль о том, что придется свои дни доживать в тихом Торопце, похоронив сначала сына, а потом дожидаясь следующих смертей, одна из которых окажется твоей собственной, стала приносить князю Мстиславу неслыханные душевные мучения.

Он стал много пить. Не на пирах со своими приближенными и дружиной, а один — затворившись в верхних покоях дворца. И княгиня Анастасия, и немногочисленная прислуга, и все прочие, кто допускался в таких случаях наверх, заставали князя Мстислава в одном и том же положении: он сидел возле окошка и все глядел куда-то вдаль с застывшим лицом, словно о чем-то тяжело и безуспешно думая; его, казалось, вполне устраивало, что сквозь слюдяные пластинки окна мало что можно было разглядеть вдали — открывать окошко он не велел. И так просиживал целыми днями, изредка прикладываясь то к чаше с хмельным напитком, то к блюду с соленьями, которые он предпочитал всем другим заедкам. И добиться от князя Мстислава вразумительных ответов на вопросы нельзя было, он вроде бы и не понимал, о чем его спрашивают. К вечеру хмелел так, что с трудом мог держаться на ногах, и тогда, больше знаками и мычанием, чем словами, приказывал вести себя в опочивальню. Тоскливый день заканчивался, а на следующее утро все повторялось сначала.

Пьянство продолжалось неделю, затем выдавалось несколько дней передышки — и опять неделю, а то и полторы. Почти целое лето пролетело за этим занятием. С приближением осени молодому князю Василию немного полегчало — утихли хотя бы непрестанные тягучие боли в груди, да и кашлять стал пореже. Снова мог сопровождать отца на звериных ловлях, в хозяйственных разъездах, которых Мстиславу Мстиславичу в предзимних хлопотах приходилось делать много. Ездили в зажитье по селам, брали дань с купеческих обозов за свободный проезд по княжеским землям — торговые пути перед наступлением осенней распутицы были особенно оживленными, и товару всякого купцы везли много: в Новгород, в немецкие земли и оттуда — на Русь.

Понемногу жизнь налаживалась: и Мстислав Мстиславич поверил, что колесо его судьбы, выскочившее на житейском ухабе из привычной колеи, снова вернулось на прежнее место. Но — всего лишь на прежнее, в мягкую, хорошо укатанную колею благополучия и тихого доживания до старости. Он за это не сетовал на судьбу. Беда, случившаяся с Василием, так потрясла Мстислава Мстиславича, отняла столько душевных сил, что теперь ему уже думалось, что такое тихое существование и есть то, к чему нужно стремиться. Даже если ты и сын знаменитого отца, и вроде бы должен стать продолжателем его славных дел.

Князь Мстислав становился богатым человеком. Полнились зерном его кладовые, в бретьяницах зрели душистые меды, множились на мирных пастбищах его стада, в резных ларцах появлялось все больше серебра и разного золотого узорочья, сработанного и немецкими и новгородскими мастерами, и хитрыми искусниками из далеких полуденных стран. Дружина князева тоже богатела — ей Мстислав Мстиславич отдавал большую часть своих доходов. Не занятые ратными трудами дружинники обрастали хозяйством, Строили себе просторные хоромы, заводили челядь, псовые охотничьи своры не хуже князевых, как княгинь или боярынь разодевали в дорогие ткани жен и дочерей своих. Не военная добыча кормила воинов, а мирный кропотливый труд крестьян на земле, не терзаемой ни набегами поганых, ни княжескими междоусобиями.

Однако были и недовольные. Те, кто, воюя под знаменем князя Мстислава, стали воинами по сути своей, познали восторг битвы и на службе у князя надеялись испытать его еще много раз. Им хотелось, чтобы князь Мстислав Мстиславич не сидел сиднем в Торопце, а водил свою дружину, куда ему честь и долг велят. Разве спокойно на русской земле? Многие думали вначале, что князь не простит Чермному своего унижения, да и за всех Ростиславичей встанет — и готовились к большим и славным походам, ждали только приказа. На пирах жадно вслушивались в речи князевы: когда скажет? В какие земли позовет? Но Мстислав Мстиславич никуда свою дружину не звал и не говорил даже о грядущих походах. А время шло и шло, делая вечную и неизменную работу, уносило своим течением все насущное куда-то вдаль, затягивало песком забвения, словно текущая вода, что меняет русло: глядишь — а на том месте, где недавно было глубоко, теперь — отмель, и водоросли шевелятся на песке, а там, где раньше виднелось дно, нынче темнеет черной водой новый омут.

Кто был нетерпелив — ушел от князя искать другой службы, отговорившись разными причинами. Прочие же потихоньку привыкали к спокойной жизни, вместо воинских подвигов удовлетворяясь ожиданием этих подвигов и долгими разговорами о них за чашей пенного меда из княжеских погребов. Потом и сами стали у себя заводить такие погреба. От добра добра не ищут — при такой хорошей жизни неловко как-то жаловаться на неудавшуюся ратную судьбу. Всего дружины у князя Мстислава в Торопце насчитывалось три десятка человек. Чем мельче озерцо, тем скорее оно травой зарастает.

Так и продолжалось бы сытое и пресное существование торопецкое, если бы не произошел один случай, заставивший Мстислава Мстиславича вновь потерять покой.