Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Но назавтра князь Давид объявил казнь. На площади, у церкви Святого Глеба, где в прошлом собиралось буйное вече, были поставлены колоды, притащенные сюда горожанами, подгоняемыми плетьми. На этих колодах им и стали рубить головы. Такого в Смоленске никогда еще не было. Более трехсот голов самых заметных горожан скатились с этих колод. Казненных дружинники волочили по земле за конем и возле дома, где жил мятежник, тело отвязывали, голову бросали рядом — чтоб семья смотрела. И не раз получалась путаница: туловище оказывалось от одного человека, а голова — от другого.

Город затих в страхе. Несколько дней на улицах нельзя было встретить человека, не слышно было голосов, только петухи кричали да собаки потявкивали по дворам. В этой тишине по улицам ходили бирючи с Князевым указом: князь велел горожанам жить дальше, назначал за то, что подняли на него руку, налог с каждого дома, с домов казненных — особо, отменял впредь всякие собрания, кроме тех, что сам созовет. Город смирился.

В это время сын князя Давида, Мстислав, сменивший в Новгороде свояка великого князя Ярослава Владимировича, воевал с кривскими областями. Ходил с новгородской дружиной на Полоцк и заключил мир. Не прекращались войны с чудью, на этот раз — весьма успешные для Новгорода.

Но самые печальные события происходили на Руси южной. Воодушевленная недавней легкой победой над русскими князьями, половецкая степь вновь, как и восемь лет назад, прихлынула к черниговским, переяславльским и киевским землям. Кончак, разбив Игоря Святославича, не дождался со стороны Руси никакого возмездия, а для него это был самый верный знак того, что Русь слаба. Огромная орда — кумания, единовластным правителем которой был теперь Кончак, не могла сидеть без дела и требовала от своего хана новых походов. Для начала Кончак отпустил на Русь пленных князей Всеволода Святославича и Владимира Игоревича, последний был Кончаку зятем. Вместе с Владимиром к отцу в Новгород-Северский уезжали дочь Кончаковна и их ребенок, приходившийся Кончаку внуком. Повелитель половецкой орды будто нарочно хотел показать всей Руси, что не боится ее князей и отпускает таких крепких на рати воинов, как Всеволод и Владимир, чтобы снова сразиться с ними. Князья были торжественно встречены в Киеве, но торжества длились недолго — пришлось спешно собирать дружины и отражать половецкое нашествие.

Ни один из властительных князей к тому времени не был настолько силен, чтобы в одиночку отбиваться от многочисленных поганых орд. Пришлось Рюрику и Святославу вновь объединяться и выставлять общее войско. С огромным трудом, едва поспевая отгонять половцев от городов, осаждаемых ими, князья держали границы со степью. Половецкое войско двигалось быстро и старалось не принимать прямого боя: Кончак словно играл с русскими князьями. Для того чтобы охватить поганых с нескольких сторон и уничтожить, у русских не хватало сил. Они могли надеяться на всегдашнюю твердость в бою своих дружинников против половцев — и искать боя. И всякий раз опаздывали: поганые, пограбив и захватив пленных, уже успевали отойти.

Святослав и Рюрик могли попросить помощи у великого князя Владимирского. Но не просили. Даже возможность навсегда избавиться от степной угрозы — такая заманчивая возможность с помощью владимирских войск разгромить Кончака — не была для них настолько заманчива, чтобы склониться перед Всеволодом Юрьевичем. Они предпочитали отдавать поганым на разграбление свои уделы, чем признаться великому князю, что без его помощи не могут справиться.

Великий князь знал, что его помощь нужна, но сам предлагать ее не торопился. Опыт прошлых лет говорил ему, что эта помощь может обернуться против него же самого. Зачем своими руками укреплять Святослава? Да и Рюрик, избавившись от половецкой угрозы, начнет копить силы, чтобы сделаться сильнейшим и главнейшим среди Мономаховичей. К этому он всегда стремился. Великого князя вполне устраивали Святослав и Рюрик, противодействующие друг другу даже в мирные дни. Пусть-ка они управятся с Кончаком, а когда управятся — снова начнут соперничать между собой.

Осенью на Владимирскую землю пришла нежданная беда. Видно, за что-то разгневался Господь — наслал на жителей мор, о каком прежде не слыхивали.

Болезнь настигала человека внезапно: начинала болеть голова, охватывал жар и появлялась сильная жажда, человек пил и никак не мог напиться. Потом опухал и лежал без всякого желания жить, никого не узнавая и выпуская из себя все, что успел выпить. Тело покрывалось язвами, от которых шел дурной запах. Никто не знал, что это за болезнь, но в народе бродили слухи, что это непогребенные мертвецы мстят живым за то, что их не предали земле. Лекари при дворе великого князя — два немца и армянин— только разводили руками: они не знали, как лечить эту болезнь, несмотря на свои обширнейшие познания в лекарском деле.

Зимой болезнь началась и в самом Владимире. Люди оставляли свои села, избы, в которых было невозможно находиться, потому что страшно сидеть и ожидать смерти, наспех хоронили умерших родных и, захватив пожитки, брели в столицу, где под защитой городских стен и чудотворной иконы Божией Матери надеялись пережить эту напасть. Сотни беженцев заполняли улицы, церковные паперти и торговые места — просили милостыню, рассказывали, как вымирали их селения, до того, что в иных домах некому было похоронить умерших. Поначалу они вызывали сочувствие и собирали толпы зевак, им щедро подавали, пускали к себе, кормили, оставляли ночевать. Вскоре всякое любопытство к беженцам пропало, и они вызывали уже раздражение: в городских домах тоже запахло гноем, и бабий плач слышался почти из каждого двора. Трупы лежали на улицах, и поскольку зимние холода препятствовали их разложению, то их не торопились убирать. Раз в неделю проезжала телега, на которую грузили окоченевшие тела, словно дрова, и увозили за город, к ямам, куда их и сваливали, наскоро читая молитву и слегка забрасывая снегом и землей.

Великий князь по совету лекарей не покидал двора и запретил сюда въезд из города. Эту зиму, выдавшуюся особенно лютой, он переживал тяжело — беспокоил крошечный сын Борис, не знали, что с ним делать: мальчик постоянно кричал, отказывался брать грудь, худенькое тельце его, казалось, неохотно удерживает жизнь. Сына опрыскивал святой водой сам епископ Лука, и новый духовник великого князя, отец Иоанн, денно и нощно молился о здравии младенца, но ни молитвы, ни заботы лекарей, потчевавших Бориса отварами каких-то трав, не помогали. Нужно было готовиться к худшему.

Во дворце было тихо. Изредка доносился размеренный звон со стороны города: значит, опять везли кого-то хоронить, кому-то повезло, потому что о нем есть кому позаботиться и даже заказать церковное поминовение.