Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Солнце уже склонялось к закату. Княгиня и другие пытались отговорить Святослава от такого безрассудства — ехать больному на ночь глядя? Он был непреклонен и даже ощутил удовлетворение от того, что приказ его все же стали выполнять — потащили в возок подушки, чтобы князю удобнее было сидеть, закладывали коней, которые поспокойнее. Вообще — подчинялись, угождали. Значит, еще он для них — государь.

В Вышгород, к святым мученикам, прибыли, когда уже стемнело. В храме никого из священников не оказалось, были только сторож да служка, гасивший свечи; они до смерти перепугались, когда увидели, что сам Святослав Всеволодович, великий князь Киевский, входит в церковь. Он сам вошел, опираясь на посох, с трудом двигая распухшей ногой. Никому не велел входить вместе с ним. Остановился, сотворил крестное знамение.

Медленно двигаясь к раке, в которой лежали мощи двух невинно убиенных братьев, он вдруг подумал, что никогда не оставался один в храме, и пожалел о таком упущении. Как тихо, торжественно и свято! Один Бог да ты — и больше никого. Привычно отметив про себя, что все это тоже происходит с ним в последний раз, он больше старался не думать о земном. Плача на раке Бориса и Глеба, он каялся перед ними, не ища себе оправданий. Перед ними не было смысла хитрить. Они знали о нем все. Знали и то, что князь Святослав, хотя никому в этом не признавался, всю жизнь чувствовал какую-то вину перед святыми братьями, вот уже почти два века сияющими в Русской земле примером небесной любви, чистоты помыслов и невинного мученичества. Для самого Святослава пример этот в жизни так и остался всего лишь отвлеченным понятием. Он всегда старался получить собственную выгоду и считал при этом, что если и приходится брать на душу еще один грех, то причина не в нем, князе Святославе, а в других князьях, которых приходится обманывать. Вина же перед святыми мучениками — ее не мог чувствовать лишь самый бессердечный и бездушный. Святослав себя таковым никогда не считал.

Попрощавшись с Борисом и Глебом, он захотел попрощаться и с отцом, великим князем Всеволодом Ольговичем, погребенным здесь же, в боковом приделе. Но дверь, ведущая ко гробу отца, была закрыта — висел замок. Святослав постоял перед дверью, потрогал зачем-то этот замок, подергал, но тот висел крепко. Пришлось тащиться к выходу — не будешь же кричать в храме, звать сторожа, тем более только что отрыдав на святой раке. Идти было еще труднее — нога казалась огромной, пудовой, боль оглушала при каждом шаге.

Вышел наружу. В свите — облегченное движение. Поискал сторожа взглядом. Он был тут же, на коленях, робко смотрел на Святослава.

— Почему заперто? — устало спросил Святослав. — Придел, где отца гроб, почему заперт?

— Закрыл отец Никандр, — с облегчением ответил сторож. — И ключ унес. Всегда закрывают, великий княже.

— За попом послать, — тихо, ни к кому лично не обращаясь, проговорил Святослав.

Сторож испуганно дернулся, вставая с колен, но не встал: ему не хотелось, да и нельзя было бросить церковь.

К нему подошли, стали спрашивать, где найти попа. Он объяснял долго, путано.

Святослав постоял, уже поддерживаемый под руки, послушал, подумал. Представил себе, что сейчас, в темноте, поедут за попом, долго будут искать его, разбудят, потом он, спросонья испуганный, прибежит, станет суетливо копаться в замке… Ах, этого совсем не хотелось, это нарушило бы торжественность его настроения. Конечно, жаль, что не попрощался с отцом — отец любил его, любил, пожалуй, больше остальных сыновей. Все же он, Святослав, побывал рядом с гробом, а отца, наверное, скоро увидит, непременно увидит.

— Ладно. Незачем попа звать. Домой едем, — сказал он. Его повели к возку.

С этого дня Святослав больше не поднимался с постели. Ему становилось все хуже. Порой ему казалось, что вроде бы легчает: чаще стали обмороки — тихие, благодатные, длиннее стали сны, полные видений. В снах Святослав встречался и разговаривал с теми, кого знал на своем веку. Когда он лежал в таком блаженном забытьи, боль в ноге не чувствовалась, поэтому он досадовал, когда выплывал из сна и понемногу начинал узнавать стоявших у изголовья жену и сыновей. Все они — Олег, Глеб, Владимир, Всеволод и Мстислав — собрались возле умирающего отца.

Последний раз душа Святослава встрепенулась, как встарь, когда к нему явились бояре с послами из Греции. Сообщили, что царевич греческий, Алексий, возжелал породниться с ним, великим князем Киевским, и хочет внучку его, дочь Глеба Святославича, взять в жены. Ефимия звали внучку, и Святослав ее любил. Узнав о том, что из Греции в Киев движется большое посольство от императора, он обрадовался, взбодрился, словно ожил. Велел приподнять себя повыше. Радостно было узнать, что его по-прежнему уважают и великие иноземные властители берут замуж внучек его, считая за честь.

Велел позвать Ефимию, поговорил с ней, дал наставления. Ефимия, также любившая деда, слушала его сквозь слезы, и это ему не понравилось — снова напомнило о том, что он умирает. И Святослав понял, что теряет Делание заниматься браком внучки, которым еще какой-нибудь месяц назад занялся бы с большим удовольствием, ибо любил женить и выдавать замуж свое потомство, видя в этом одну из важнейших сторон государственной деятельности. Поговорив с Ефимией, едва нашел в себе силы приказать Глебу и боярам выслать навстречу императорскому посольству почетную охрану для сопровождения в Киев. Отдав приказ, заснул.

Через три дня вдруг, очнувшись, открыл глаза. Спросил дремлющую рядом на стульце супругу — когда будет день святых Маккавеев? В этот день скончался отец его, и Святославу показалось очень важным умереть в один день с отцом, с которым он так и не успел попрощаться. Жена ответила, что еще не скоро — через неделю. Не дожить, тоскливо, как сквозь туман, подумал Святослав и горестно застонал. Ему уже виделось, как кто-то неведомый манит его, манит за собой. Куда? Это было понятно — куда. Подумалось еще: перед последней дорогой надо исполнить клятву — отдать Киев Рюрику.

Еле шевеля губами, Святослав велел послать в Овруч за Рюриком Ростиславичем. Таков был уговор, таково было обещание, данное великому князю Владимирскому — Киев по смерти Святослава достается не кому-то из его сыновей, а именно Рюрику.

Прибыл игумен: князя Святослава перед смертью следовало постричь в монахи. Пока над ним совершали обряд, приподнимая его на руках, Святослав не мог понимать, что происходит. Как только он был пострижен и наречен новым именем, душа его тут же отлетела. Великий князь Киевский скончался.

На следующий день, едва успели похоронить Святослава, как в городе стало известно о приближении Рюрика в сопровождении большой свиты — бояр и дружины. Срочно стали готовить встречу — от похорон бывшего государя перешли к торжествам, к радости от вокняжения нового. Знатные мужи киевские кинулись переодеваться в лучшие одежды, от всех церквей потащили образа, хоругви, кресты, по улицам побежали бирючи — скликать народ для приветственной встречи.