Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Великий князь немного поторопился с уходом. По обычаю, ему с молодой женой еще долго нужно было украшать своим присутствием свадебный пир. Но ждать становилось невмоготу, и он поймал взгляд Михаила Борисовича, негласно распоряжавшегося свадьбой, подал ему знак: действуй, мол, и Михаил Борисович, выполняя волю государя, ускорил события.

Когда молодые остались одни, Всеволод Юрьевич обнаружил, что смотрит на девушку не столько с вожделением, сколько с любопытством. Любовь — уже не княжна, а княгиня — казалось, не испытывает девичьего трепета, робости перед неизбежным, а ведет себя так, будто ей предстоит трудная, но почетная работа. Она без страха смотрела на князя, приближающегося к ней, не зажимаясь и не прикрываясь, позволила оголить себя, и потом уже, когда муж лежал рядом и тяжело дышал, без стеснения разглядывала его, хотя ей еще было больно и непривычно. А он лежал, отдыхая, и думал, что вот и кончилось долгое волнующее ожидание, а с ним ушла еще часть жизни, что новый брак его, помимо всего прочего, представлявшийся ему еще и таинственной загадкой, которую хочется поскорее разгадать, оказался таким простым и, по сути, незначительным делом, а ответ на загадку вышел не таким, как ожидалось, даже немного скучноватым. Великому князю все было известно о жизни.

В эту же ночь ему впервые стало плохо — настолько плохо, что он подумал, что сейчас умрет. В груди неожиданно появилась боль, невозможно стало дышать, и ни крикнуть, ни пошевелиться не было сил. Словно кто-то жесткой рукой взял его сердце и безжалостно сдавил. Голова сразу стала куда-то проваливаться. Огонек светильника, стоявшего на столике недалеко от постели, исчез, хотя Всеволод Юрьевич не закрывал глаз. Он подумал, как все станут смеяться, когда узнают, что великий князь Владимирский, государь над государями, не пережил первой же ночи с молодой женой. Потом боль прошла, жесткая рука разжалась, стало легче дышать, и он закрыл глаза. Супруга, спавшая рядом, ничего не заметила.

Когда закончились свадебные торжества, старшие сыновья разъехались — кто в Ростов, кто в Суздаль. Ярослава, заметив в нем совсем не сыновнее влечение к мачехе, великий князь услал в Юрьев — подальше с глаз, но без гнева. Снова начались будни, навалились дела.

По-прежнему единственными осязаемыми врагами Всеволода были Глебовы внуки — Изяслав и Михаил, они непрестанно тревожили владимирские границы, после того как были разбиты Георгием, сумели оправиться и своими малочисленными дружинами, способными быстро передвигаться и бесследно исчезать в лесах, причиняли немало бед селам и небольшим городишкам. Тем обиднее было — великий князь, перед которым дрожали сильные мира сего, терпел ощутимые неудобства от столь ничтожного противника, словно лев, кусаемый надоедливой блохой. Другие враги — Чермный и князья северские — были слишком заняты утверждением старшинства среди Ольговичей, и с ними можно было жить не воюя.

Всеволод Юрьевич, оставив, как в старые времена, дома ожидающую его княгиню, возглавил войско и повел его на Глебовичей. На этот раз он действовал решительно и быстро, не дал Глебовичам закончить дело миром, разбил их дружины и пленил обоих князей. Они были присоединены к другим несчастным рязанским мужам, содержавшимся в Петрове — городе близ Ярославля.

Победоносная война, занявшая всю зиму, требовала от великого князя следующего шага, доказывавшего миролюбие и любовь к общему спокойствию. Искать мира все еще было его потребностью. Великий князь решил замириться с Ольговичами.

Это сделать было непросто — слишком все перепуталось в Южной Руси. Чермного можно было бы ублаготворить Киевом, но там сидел Рюрик, который сумел извлечь уроки из своих несчастий и за короткое время сколотил порядочную дружину. И всегда был готов сам ее возглавить. Сложным представлялось и положение с днепровскими городами: когда-то они принадлежали великому князю, оспорившему их у Романа Галицкого, потом Рюрик объявил их своими, как все тогда считали — временно, пока великий князь не восстановит свои права и не заберет города обратно, но забрал их у Рюрика не он, а Чермный. Чьи же теперь днепровские города? Этот вопрос мог стать весьма спорным. А ведь еще был Переяславль, давняя вотчина Мономахова дома, а в Переяславле Чермный посадил своего сына, изгнав Ярослава Всеволодовича. Так что прежде чем заключать мир, надо было все тонко рассчитать и точно взвесить, где-то нажать, где-то уступить, стараясь не задеть ничьих притязаний, ничьей чести.

Ясно было только одно: начинать мириться следовало первым. Великий князь решил действовать через митрополита киевского Матфея — он был недавно поставлен в Киев из Константинополя, еще не попал в зависимость от князей, не имел широкой известности и должен был обрадоваться возможности участвовать в примирении враждующих сторон — Ольговичей и Мономаховичей. Митрополиту Матфею в случае успешного завершения дела досталась бы слава миротворца, всегда столь желанная духовным владыкам. Великий князь пригласил митрополита к себе, тот вскоре приехал, и начались долгие переговоры.

Всеволод Юрьевич принимал митрополита Матфея ласково и радушно. Прибытие главы русского духовенства было с радостью встречено и владимирскими горожанами — целые толпы собирались возле княжеского двора, желая увидеть владыку и получить из его руки благословение. Он по нескольку раз в день выходил к народу и благословлял всех, никого не пропуская, и даже не сердился, когда замечал, что некоторые ухитрялись подходить к нему по нескольку раз — для надежности, и, как они, наверное, думали — для большей крепости митрополичьего благословения.

Растроганный таким приемом, Матфей, однако, умел проявить в переговорах с великим князем достаточную настойчивость и твердость. Самым трудным, конечно, оказался вопрос о Переяславле. Надо было заставить великого князя забыть обиду, простить Чермному наглое изгнание Ярослава. А Всеволод не хотел ее просто так забывать, держа в запасе как убедительный довод своей правоты в споре с Чермным.

Митрополиту Матфею пришлось поездить — от великого князя к Чермному, от Чермного к Рюрику и снова во Владимир. Условия мира обговаривались долго, но в конце концов все пришли к соглашению.

Никто заранее не мог себе представить условий, на каких это соглашение было заключено. Ради того, чтобы сесть в Киеве, Чермный решился на шаг, от которого должны были перевернуться в гробах все предки его, а нынешние Ольговичи — порвать с ним все родственные отношения. Но предки, в сущности, мало беспокоили Чермного, а те из Ольговичей, которые могли в случае надобности померяться с ним силами, были заняты дележом Галицкого княжества и борьбой друг с другом. Прочие же боялись Чермного и не решались возразить ему. В обмен на Киев Чермный отдал Чернигов — древнюю вотчину Ольговичей. Рюрику нравилось быть киевским князем не меньше Всеволода Святославича, но ради возможности достичь невозможного — сесть на черниговский стол — он согласился на такой обмен. На радостях Чермный отказался от Переяславля, возвратив его великому князю. Те пять днепровских городов, из-за которых началась когда-то война, тоже остались за Всеволодом Юрьевичем. На том были составлены грамоты, скрепленные клятвами и целованием креста.