Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

— Ты кого сегодня к обеду ждешь? — спросила Марья. — Успею я одеться?

— Никого не жду сегодня, — засмеялся Всеволод. — У тебя обедать будем, я уж Захару сказал.

Марьюшка тоже улыбнулась. Они с князем не очень любили обеды с гостями, хотя такие обеды великий князь обязан был давать — с приглашением бояр, тысяцкого, воеводы, богатых горожан. Не столько обедаешь, сколько совещаешься, обсуждаешь дела всякие да слушаешь похвалы себе и княгине. Одна морока. Поэтому иногда они обедали вдвоем. Ну, а гости, конечно, придут. Им на мужской половине накроют. Ничего, сегодня без князя обойдутся.

— Марьюшка, голубка моя. — Всеволод привлек жену к себе, осторожно потрогал живот. Нет, пока еще ничего не слышно. — Скорее бы, а?

— Скорее нельзя, — ласково проговорила княгинюшка. — Потерпи немного.

— Ты смотри осторожней.

— Я и так берегусь.

Как-то они друг дружку понимали, вроде и слов не надо. Эх, сидеть бы вот так, вдвоем с ней, чтобы никто не мешал, ласкать женушку свою, гладить ей титечки (а как волосы ее пахнут!) и говорить о чем-нибудь простом и спокойном, думая: скорей бы ночь да в опочивальню. Так ведь не дадут…

В дверь тихо постучали. Вошла пожилая степенная женщина— княгинина ключница и домоправительница Долгуша. Сказала, что к обеду все готово. Спросила: может, не будить Еленушку, так-то хорошо спит. Решили не будить.

Помолившись, прошли в столовую. Пока Всеволод усаживался, Марьюшка успела о чем-то пошептаться с Долгушей. Та ушла. Всеволод, которому сегодня все было любопытно, дождался, когда княгиня сядет напротив, и спросил: какие тайны от мужа? Марья немного смутилась.

— Не сердись, Митюшка, — сказала она. — Я велела в темницу чего-нибудь отнести. Пусть покушают за твое здоровье.

Всеволод рассмеялся, но промолчал. Ладно, пусть.

Подали обед — грузди с луком, запеченные в сметане, пирог с осетриной, налимьей печенкой и яйцами, жареную утку, жареную курицу, малосольного новгородского сига, истекающего прозрачным жиром, копченый говяжий язык, телятину, сваренную в пиве с травами, на сладкое — черничный кисель, репу в меду, ватрушки. Для князя — красного вина и меда, для княгини — квасу мятного, душистого.

Всеволод любил смотреть, как Марьюшка ест — будто играет, будто ласкает каждый кусочек. Сам он мог съесть Много, а был худ, никак не толстел, и княгиня часто над этим подшучивала. Вот и сейчас она знала — ничего князь не пропустит, каждого блюда отведает. Всеволод начал с сига, потом выпил вина, потом съел груздь, другой, третий. Съел кусок телятины, вернулся к сигу.

— Марьюшка, а помнишь? У Святослава в Чернигове перс один угощал нас? Как оно называется? Ну, еще мясо рубят мелко, тестом защипывают и варят? Не помнишь, как называется?

— Нет, Митя, не помню я. Да мне оно и не понравилось тогда.

— С непривычки, должно быть. Привыкнуть надо — и понравится. Ты же вот печенку тоже не ела.

— А я и сейчас не буду.

— Ну и ладно. А я тогда один все съем.

— Митюшка! Все хотела тебя спросить. Как там Юряты сыночек, Добрыня?

— Захар говорит — заболел чего-то.

— Да я знаю, что заболел, а что с ним?

— Так ты у Юряты и спроси. Мне-то он не докладывает, — слегка обиженно сказал Всеволод. — Он с. этим сыночком своим совсем дурной сделался. То вот нынче убег, не сказавшись, а он мне нужен был.

— Ты не сердись на него, Митя. Сыночек у него уж больно хороший. А ты сердишься, потому что ревнуешь Юряту своего. И зря ревнуешь.

Всеволод подумал и вдруг засмеялся.

— А ведь верно, — сказал он. — Ревную. Привык к нему, как к брату родному. А он — на тебе, на старости лет сынка завел. Совсем бы уж тогда женился. Может, найдешь ему женку, княгинюшка? Он тебя послушает.

— И найду. Я уже с ним говорила, и строго. Нехорошо, сказала, если мальчишечка без матери.

— Ну? И он что тебе сказал? — с любопытством спросил Всеволод.

— Сказал — если женщина хорошая попадется, то подумает. А мне Долгуша сказывала, есть как раз одна женщина хорошая в Суздале, из доброго рода, боярина Молчана Пука вдова, и мальчик у нее Добрыне одногодок.

— Мальчишке отец больше нужен! Да ладно, эти дела делайте как знаете. Ты-то вот, княгинюшка, роди-ка мне сыночка, пожалуйста.

— Молиться надо, Митюшка. Я отцу Порфирию уж наказала, обещал помолиться, чтоб Господь сына нам дал.

— Не Порфирия, а Луку надо просить. Порфирий-то еще чего намолит. Все они там, Марьюшка, враги наши, не за столом будь сказано.

— Ну тебя! Грех так говорить про святых людей!

Марьюшка вроде рассердилась, махнула на мужа рукой, а глаза смеялись. Все-то она понимала, другой такой и не найдешь. Всеволод смотрел на жену и думал, что в жизни еще много чего может случиться. Вдруг убьют его. Что тогда с ней станет? Ну, Юрята не даст ее в обиду. Да и о гибели думать нечего, пусть лучше другие о ней думают. Марьюшка, голубушка, сладкое яблочко. Да что же это время так медленно тянется? Когда уж ночь, наконец?

Князь Глеб, как и обещал Всеволоду, умер в неволе. Через неделю после разговора с великим князем, сидя вместе с сыновьями — Романом, Игорем и Ярополком — за ужином, покушав плотно, вдруг недоуменным взглядом оглядел их, словно не узнавая, откинулся, икнул и упал головой на стол. Пока бегали за лекарем, которого на княжеском дворе не случилось — ушел в город к свояченице, пока нашли его да привели, князь Глеб уж и остывать стал. На всякий случай лекарь попробовал ему отворить кровь, тертого хрену приложив к затылку и к вискам, но кровь из открытой жилы капнула в таз, а больше не пошла.

Хоронить Глеба Всеволод велел в Рязани, для чего немедленно снарядили отряд из большой дружины, князя в простом гробу уложили на телегу, и сопровождать тело отца был отпущен старший сын, князь Роман, который перед этим был вызван к великому князю и обещал ему свою покорность. Лето хоть и начинало только клониться к осени, но погоды стояли холодные, и по холодку, со сменными лошадьми, без задержки, князь Глеб должен был добраться до своей вотчины, не успев провонять. Роман обещал тотчас вернуться. Пока не был прощен.

Младшие братья Глебовичи, по отъезде Романа с телом, стали просить великого князя о встрече и были допущены.

Кланялись в ноги, былую свою непокорность объясняли волей отца, клялись в вечной дружбе. Обещали найти Яро-полка Ростиславича и в доказательство своей верности великому князю выдать его. Всеволоду понравилось такое предложение, и в этот же день младшим Глебовичам было даровано прощение. Они даже были посажены за общий стол в гриднице — к неудовольствию Кузьмы Ратишича и Юряты, громко каялись в грехах своих, ссылаясь на скудость ума и малодушие, пили мировую.

Таким образом, Рязань становилась дружественной, даже более того — подвластной великому князю землей, хотя бы на время. И это было очень кстати, потому что не давал покоя Новгород — великий вольный город, не желавший над собой ничьей воли, кроме собственной. А собственная воля жителей сего обширного и богатого края была такова, что в неделе у них случалось и по семь пятниц, как у блядиных детей, по выражению летописцев.