Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Вот и ее дом. Знакомый снаружи, будто свой. Ни движения в нем не видно, ни единого звука не слышно. Ворота закрыты, ставни наглухо затворены. Там, внутри, наверное, прохлада, пахнет травой, только что скошенной где-нибудь поблизости, на берегу Клязьмы, и разбросанной по полу для свежести. Потвора, наверно, пообедав, лежит сейчас у себя в спальне, на постели, в одной рубашке, чтобы не было жарко, и дремлет, раскинувшись. Лучше себе Я не воображать этой картины! Или не дремлет, а усадила свою няньку-старуху рядом с собой и велела ей рассказывать сказку… Вот бы переодеться старухой и проникнуть в дом к ней, да чтоб она не заметила подмены. Какую бы сказку стал ей рассказывать?

Впереди, там, где лежал Торг, послышался шум. Что бы это могло быть? Народу нынче в рядах немного, да и с чего бы им так шуметь? Даже если бы все разом с сидельцами вдруг заспорили, то и тогда не набралось бы голосов для такого шума. Дом Потворы уже остался позади. Бориску рассердил этот шум, и он решил с пути не сворачивать, хотя обычно старался не встревать на улице ни в какие происшествия.

Шум от Торга слышался все явственнее, в нем можно было различить весьма грозные выкрики. Что это? Вора поймали? Или купец выбросил на прилавок гнилой товар, успел кому-то всучить, а теперь отпирается, его, конечно, приказчики да другие купцы поддержали, а за обманутого покупатели вступились — и пошло. И — завертелось побоище, втягивая в себя все новых участников, а они и не знают, кого бить, и бьют тех, кто поближе стоит.

Должна стража на шум прибежать. Кого свяжут, кому по шее дадут — восстановят спокойствие. Бориска был очень сердит на Потвору, что она не встретилась ему нынче, и, чтобы не казаться самому себе смешным, как бы невзначай тронул саблю, висевшую слева на поясе, и, решившись, твердо пошел на шум.

Однако по мере приближения к торговым рядам благоразумие в Бориске начало понемногу пробуждаться. В самом деле — чего испытывать судьбу! Мало ли что там происходит. Примут за соглядатая да возьмут в кольцо — сабелькой не отмашешься от толпы. И чего люди шумят в такой ясный летний день?

Бориска решил не переть на рожон, а обойти торговую площадь сбоку. Может, удастся рассмотреть, в чем там дело. Глядишь — и не придется вмешиваться, тем более что уже и желание пропало. Он свернул в ближайший проулок — так, ему казалось, выйдет к складам, пробравшись между которыми незаметно подберется к тому месту, откуда доносились крики. Удивительно и немного страшно было идти пустым проулком — ни возле домов, ни на огородах некого было спросить, что происходит, или хотя бы ободриться видом человека. Какая-то неведомая сила утянула весь народ туда, на площадь.

А, нет, все же Бориска здесь не был один. Он крался вдоль длинной бревенчатой стены бретьяницы, когда из-за угла, куда он собирался свернуть, послышался топот шагов и хрип запыленного дыхания. Бориска непроизвольно прижался спиной к бревнам, успев мгновенно подосадовать, что, наверное, испачкал новую сорочку смолой, и взялся за рукоятку сабли. Кто-то направлялся сюда по проходу между бретьяницами, и, судя по звукам, производимым этим человеком, явно не просто прогуливался. В проходе, еще невидимый, кто-то тонко и тихо завизжал, и тут, сразу появившись, оба — их было двое — оказались перед испуганным Бориской.

Один из людей, по одежде, как с облегчением увидел Бориска, был княжеский дружинник; он тащил за шиворот второго, тщедушного мужика в рваной рубахе, без шапки, босого. Волосы мужика были растрепаны, глаза выпучены от удушья — дружинник, на голову выше его, таща, стянул горло воротом холщовой рубахи. В дружиннике Бориска радостно узнал дядьку Ласко, которого хорошо знал.

Но такого Ласко ему еще не доводилось видеть. Лицо дружинника было отрешенное, как у мертвого, только глаза жили на нем, горели огнем. Вывернув из прохода за угол, прямо под Борискин взгляд, Ласко тут же переложил сипящего мужика из правой в левую руку, толчком притиснул к стене, крепко ударив затылком, и свободной теперь правой рукой медленно и нежно потянул нож из-за сапога, все ближе присовываясь лицом к выпученному лицу того, сразу как-то затихшего.

Когда нож выскользнул из-за голенища, Ласко, вдруг задержавшись на миг, оглянулся по сторонам и увидел Бориску, оскалился, отпрянул от мужика. Тот послушно дернулся вместе с рукой дружинника, сжимавшего его горло. Ласко узнал Бориску, ощеренный рот его закрылся, сложившись в недовольную улыбку. Незнакомый мужик обессиленно прильнул щекой к руке, держащей его теперь почти на весу.

— Юрятич, — зло, но все же как к своему обратился Ласко. — Ты как здесь? Зачем?

Он еще раз посмотрел на мужика и брезгливо отбросил его обратно к стене. Мужик, всеми расслабленными костями ударившись о бревна, на подогнувшихся ногах сполз и стал похож на кучу тряпья, из которой торчали две большие желтые ступни.

Бориска не знал, что сказать. Тот самый дядька Ласко, не раз хохотавший над Борискиными шутками, теперь не был похож на того весельчака, всегда располагавшего к дружескому разговору. Но все же это был именно он, тот самый Ласко, Встряхнул головой, как после купания, взглянул на нож в своей руке и пригнулся положить его на прежнее место. Выпрямился и теперь уже почти знакомыми глазами нацелился на Бориску.

— Ты с Торга убежал, что ли? — спросил, подмигнув.

— Нет… я тут шел, слышу — кричат, — как бы оправдываясь, сказал Бориска.

— A-а. Да эти вот, — Ласко показал на мужика, — ходят, воду мутят. Там дружки его еще остались. Ну, наверное, их уже взяли наши. — Дружинник пнул ногой кучу тряпья. Куча пошевелилась, блеснула глазами из-под спутанных волос и снова затихла.

— Мятеж устроили, — продолжал Ласко. — Против князя народ подбивать. Вира им, видишь, велика. А то, что князь их кормит, это они забыли. Ладно, мы тут с ребятами случились. Побили их маленько. — Ласко хмыкнул. — Тут, Юрятич, главное дело — до звона их не допустить. Начнут в било колотить, соберут народу толпу, а сами, глядишь, в суматохе чем-нибудь и разживутся. И других сманят лавки грабить. У-у! — И он, вроде даже беззлобно, опять пнул мужика ногой, но тот вдруг выругался, откинул белое лицо с жидкой кустистой бороденкой, закатил глаза, словно от боли.

— Ишь прикидывается, — презрительно сказал Ласко. — Однако это хорошо, Юрятич, что я тебя встретил. Его отпускать-то нельзя. Надо в темницу доставить или к тысяцкому— дознание провести. На тебя, Юрятич, вся надежда.

Ласко быстро оглядел Бориску.

— Вот, при оружии ты. Это хорошо. Ступай, побеги к Торгу. Там кого из наших увидишь — Блуда, Братилу, Сысоя, — сюда их веди. Скажи — я звал. А я этого пока постерегу, пса шелудивого.

— А где идти-то? — растерянно спросил Бориска. Ему почему-то страшно не захотелось туда, на площадь, молчавшую сейчас и потому казавшуюся ему еще более опасной, чем раньше.