Иван Лажечников - Ледяной дом

Мариула утерла слезы на щеках.

— Ну, Мариуленька, разогрела ты меня пуще водки, — сказал старый цыган, покрехтывая, — я помогу как-нибудь твоему горю — вот тебе мое слово свято!

Оба замолчали.

Пусто было на улицах и площадях; лишь изредка мелькал курьер, сидя на облучке закрытой кибитки; по временам шныряли подозрительные лица [39] Имеются в виду шпионы, которыми Бирон наводнил столицу. (Примеч. В. И. Коровина.) или гремели мерным звуком цепи и раздавалась заунывная песнь колодников: «Будьте жалостливы, милостивы, до нас, до бедных невольников, заключенных, Христа ради!» На всем пути наших цыган встретили они один экипаж: это был рыдван, облупленный временем; его тащили четыре клячи веревочными постромками, а на запятках стояли три высокие лакея в порыжелых сапогах, в шубах из красной собаки и с полинялыми гербовыми тесьмами; из колымаги же проглядывал какой-то господин в бархатной шубе с золотыми кистями, причесанный á la pigeon. [40] Прическа с хохлом надо лбом (буквально: «как голубь»). (Примеч. В. И. Коровина.) Окошки были опущены, вероятно потому, что не поднимались, и оттого-то грел он себе концы ушей, не закрытые пуклями, [41] То же, что буклями, локонами; завитые крупными кольцами пряди волос. то правым, то левым рукавом шубы. Василий частенько озирался, стараясь, по приметам домов, не сбиться с пути.

— Что ты так посматриваешь по сторонам? — спросила цыганка. — Не сбились ли мы с дороги? Ведь я сказала тебе, ко дворцу.

— Не бойся; я Петров город знаю, как ты свои Яссы. Былому русскому матросу, да еще матросу Петра Алексеевича, стыдно не знать этого корабельного притона. Нырну и вынырну здесь, где хочу. Пожалуй, я перечту тебе все дома. Вот эти каменные палаты, как сундук с высокой крышкою, Остермановы. [42] Ныне дом Сената. (Примеч. И. И. Лажечникова.) Неподалечку выходит на луг деревянный домик со столбиками: это подворье новгородского архиерея Прокоповича. Направо церковь каменная, огороженная деревянным забором, Исакия Далмацкого. [43] Речь идет об Исаакиевском соборе в Петербурге; Лажечников нарушил хронологию: постройка собора началась не в 1740, а в 1768 году. (Примеч. В. И. Коровина.) Странно! как ни приду в Питер, все она строится. Диковинные были на ней часы с курантами! Тридцать пять тысяч стоили; как час, так и заиграют свои штуки. Года за четыре, говорят, разгневался батюшка Илья-пророк, что музыка над церковью, да и разбил громом часы. Вот, идем мы теперь мимо адмиралтейской крепостцы: небось не перемахнешь чрез валики, даром что водица в канавах заморожена. Смотри-ко, купол-ат над башнею горит, будто славушка Петра Алексеевича. То-то был великий государь, хоть и больно бивал из своих рук! Зато при нем все шло как по маслу, и житье было привольное, веселое, лишь своего дела не запускай. По этой Луговой линии выступали здесь чинно из болот мазанки, да в мазанках слышны были с утра до ночи песни. А теперь, как очистил их пожар, встали наперекор ему высокие палаты — эки гордые, так и прут небо! Мало высокой кровли, давай и на кровлю надеть шляпу или будку чванливую… Зато ни гугу! молчат, как домовища, [44] Домовище — гроб. (Примеч. В. И. Коровина.) и скучны, как остроги.

Цыганка плохо слушала рассказы своего товарища и с нетерпением высматривала вперед, не видать ли дворца. Вдруг кто-то, следовавший за ними так тихо, что скрал шум своих шагов, закричал:

— Стойте! слово и дело !

— Батюшка! голубчик! — завопила цыганка, поспешив сунуть в руку незнакомца мелкую серебряную монету, — отпусти; мы идем по делу Артемия Петровича Волынского.

При этом имени незнакомец осмотрелся; видя, что поблизости их не было никого, взял деньги и промолвил:

— Ступайте! хорошо, что на доброго человека напали, а то б не легко распутались.

И в самом деле эта встреча могла бы повести цыган к заплечному мастеру . Молча шли они далее. Но скоро показался трехъярусный дом с корабликом на каждых воротах по сторонам, а за ним Зимний дворец. При виде этих палат язык старика вновь развязался.

— Видишь ли, — сказал он, — этот дом с корабликами по бокам?

— Вижу, ну!

— Это дом Апраксина. [45] Апраксин Федор Матвеевич (1661–1728) — сподвижник Петра I, знаменитый флотоводец. (Примеч. В. И. Коровина.) А за ним палаты, вот что солнышко играет в окнах незамороженных?

— Не дворец ли уж?

— Да, славное житье в нем, а пуще всего, что там больно тепло. Чай, матушка-государыня ходит теперь спустя рукава или поваливается на пуховиках! Уф! брр! экой морозина, так и хватает за сердце!

Цыган, говоря это, проворно плечами переминал и частенько похлопывал рукавицами.

— Знаешь ли, — произнесла с восторгом Мариула, удвоив шаги и подняв выше голову, — знаешь ли, что моя Мариорица живет вот тут, в этом дворце?

Старик покачал головою.

— Да, да, неверный, таки живет в этих больших каменных палатах!.. Мариорица — княжна… ее ласкает, любит сама государыня…

— Не морочит ли уж кто тебя?

— Поспорь, я тебе выцарапаю глаза! Сто человек мне это сказывали. Спроси любого прохожего. Все ее хвалят, все ее любят… О! она и сызмала была такая добрая… А Волынской?.. Кабы это случилось?.. Почему ж и не так? Ведь она ему ровнюшка!.. Мариорица княжна… Милая Мариорица!.. Вася, дурачок, миленький, друг мой, что ж ты не говоришь ничего, глухой?

И глаза цыганки прыгали от радости, и щеки ее на морозе разгорались. Казалось, она готова была идти плясать на площади.

— Не с ума ли ты сошла, моя кукона? [46] По-молдавански: госпожа. (Примеч. И. И. Лажечникова.)

— Правда, есть с чего рехнуться! Погоди, остановимся-ка против дворца.

— Чтобы на нас опять закричали слово и дело и посадили в каменный мешок.

— Пускай кричат, пусть запрячут! Не боюсь никого. Видишь, видишь, у одного окна кто-то двигается… может быть, она смотрит… Она, она! Сердце ее почуяло свою мать. Василий! ведь она смотрит на меня? Василий! говори же…

— Смотрит, — сказал старик, вздохнув и качая головой.

— Божье благословенье над тобой, дитя мое! Ты во дворце, милая Мариорица, в тепле, в довольстве, а я… бродяга, нищая, стою на морозе, на площади… Да что мне нужды до того! Тебе хорошо, моя душечка, мой розанчик, мой херувимчик, и мне хорошо; ты счастлива, ты княжна, я счастлива вдвое, я не хочу быть и царицей. Как сердце бьется от радости, так и хочет выпрыгнуть!.. Знаешь ли, милочка, дочка моя, дитя мое, что это все я для тебя устроила…

— Вот к крыльцу подают две кареты золотые, все в стеклах, как жар горят. Экой осмеричок!.. [47] Осмеричок — здесь: восемь лошадей. (Примеч. В. И. Коровина.) А шоры, [48] Шоры — конская упряжь; наглазники для пугливых лошадей. (Примеч. В. И. Коровина.) видно, из кована золота! Знать, сама государыня изволит ехать, а когда она едет, не велят стоять на дворцовой площади.