Иван Лажечников - Спасская лужайка

{Приключение истинное, случившееся в Польше и рассказанное мне моим приятелем, офицером русской службы, квартировавшим в тамошнем краю. Меня просили переменить место действия по причинам, которые не смел я. не уважить. — Л.}

Мы встретились в первый раз с родственником несчастного Леонса на Спасской лужайке. Не знаю, что влекло нас друг ко другу, — я почувствовал к нему какую-то взаимность; он полюбил меня!

Желтый лист падал на землю; серые тучи бежали по воздушному пространству, и скоро осень сказалась нам в унылом завывании ветров. Новый знакомец поверил мне в сие время тайны осиротевшего сердца, поверил только на гробе друга. После того недолго томился он сам в бедной юдоли нашей и отдал богу душу, которая уже более года тосковала по милом, незабвенном брате.

Я расскажу вам в нескольких словах историю любви несчастного его родственника; она занимательна для сердец чувствительных.

Леонс был в Петербурге, когда пришло к нему известие о смерти матери его. Всякий сын может поверить, как сразила его сия громовая весть. Потерять вместе и друга и наставницу, разрушить так скоро все милые мечты будущего, осиротеть в таких цветущих летах было бы слишком жестоким ударом для всякого холодного сердца; посудите же о состоянии Леонса, нежного, чувствительного сына! Приятели в утешение ему говорили об оставшемся отце; а сердце несчастного молодого человека отвечало им: Леонсу, быть сиротой вечно!..

Год прошумел уже свинцовыми крыльями над головою его, со времени как мать его скончалась; но милый, бледный образ ее все еще мечтался несчастному в туманном призраке; еще печальный гроб стоял в отдалении и томный голос анахоретов протягивался под мрачными сводами; еще не смел он, казалось, отнять губ своих от оледенелых уст бесценной! Искренность печали Леонсовой тронула его приятелей; они старались употребить тысячу способов на ее развлечение, тысячи путей искали к его сердцу, чтобы найти один, который мог бы возвратить его свету и рассудку. Ничто не имело своего действия — и Леонс, как и прежде, остался верен своей горести.

Вскоре случай призвал его в дом г-жи Т*; богатой вдовы и соседки его по деревням. Там сердце Леонса расцвело; там Леонс почувствовал цену жизни и узнал вторично, что существо наше красится только существом другого. Он увидел Агату, милую дочь новой знакомки своей, полюбил ее и был счастлив взаимностью. Агата до семнадцатой весны своей была жива, как поднебесная ласточка; но с самой минуты, когда показался Леонс, веселость невинных лет исчезла и место ее заступила кроткая унылость. Часто большие черные глаза ее с нежностию встречались со взорами молодого человека, старались убегать их и опять искали с ними встретиться. Везде находились они один для другого: во многолюдстве почитали себя только вдвоем; в уединении забывали о свете и его блестящих забавах. Г-жа Т*, хотя семь люстров сочла в жизни своей [1] ... хотя семь люстров сочла в жизни своей...— то есть тридцать пять лет; lustrum — в Древнем Риме искупительное жертвоприношение, происходившее через каждые пять лет. В более позднее время употреблялось в значении «пятилетие». , была еще привязана к шумным удовольствиям и наблюдала со всею точностию приличия так называемого хорошего тона. Потому случалось нередко, что прекрасная дочь ее оставалась наедине с нашим Леонсом и старою своею теткою. Никакие тайны не были сокрыты друг от друга; упражнения, должности семейственные, забавы, труды — все было между ними в разделе; невинные любовники вели даже оба в одном журнале [2] ... в одном журнале...— здесь в значении «в одном дневнике». происшествия жизни своей. Часто тетка заставала их в ту самую минуту, когда рука Леонсова водила нежною рукою Агаты; всегда с добродушием вырывала у наших друзей поверенные листки и находила на них следующие замечания: «В такой-то день, в такой-то час я полюбил тебя. Мне верилось тогда, что матушка с Агатой снизслала мне душу свою в образе небесного жителя, и я, как добрый христианин, не отрекаюсь даже теперь от прежней веры своей». «Два сердца очень хорошо разумеют друг друга, не говоря ни слова». «В девять часов вечера ходила я с тетушкой на остров ***. Самый нежный пух ложился рядами вокруг отлива догорающей зари; скоро исчез и последний румянец, рассыпались и последние снежные облачка! „Боже! — подумала я, — мелькнут так и наши радости!.. Неужели самая любовь живит два верных сердца на несколько минут; неужели легкая тень несчастия может разорвать союз их — и навеки! Боже! Не дай мне такой участи!.. Делить вместе и горе и наслаждение или принять на устах друга последний вздох любви и испустить на них же последний вздох жизни... вот жребий, которому я всегда завидовала!..“ С этою мечтою сцепились другие, столько же горестные. Они были прерваны близкими шорохами, похожими на походку человека, желающего украсться. Я оглянулась и не видала никого. Несколько времени спустя Леонс признался мне, что этот человек был он сам, — признался, как он узнал меня и в некотором расстоянии следовал за мною; как он видел меня, вошедшую в нижнее жилье богатого здания, где сокрывались несчастия и горести одного бедного семейства. Он приметил, как проводил меня чувствительный сын больной Саары; как он из благодарности бросился к ногам моим. Я плакала и возвратилась домой с сердечным удовольствием, что двух существ могла сделать счастливыми. После того целые три дни не вижу моего Леонса, целые трое суток была я в страшном беспокойстве. Наконец он является ко мне с раскаянием и слезами и признается в своей ошибке, из которой ревность его состроила было небылицу и сделала бы меня навсегда несчастною. Мы оба проливали слезы — и я простила ревнивца от всего сердца».

Таким образом протекали месяцы, и любовь их день ото дня получала новую силу. Агата не смела в ней открыться матери, потому что г-жа Т*, предприняв особенные для себя правила и приучив себя почитать дочь свою ребенком, положила тем самым между собою и ею большую преграду. Для того милая Агата была гораздо искреннее с доброю теткою и не таила от ней ни одного движения души своей. Что касается до последней, то она не теряла из виду любимой родственницы и, узнав чувствования добродетельного Леонса, обещалась при благосклонном случае поговорить г-же Т* в их пользу.

Нынешний век изобрел новую любовь, называемую любовию для провождения времени. Началом ее было желание провесть без скуки несколько часов и превратилось в побуждение среди занятий суетных находить занятие порочное. Поклонники ее многочисленны, считая все бездушные существа от мумии бесчувственного старика до учеников модного света. Леонс, молодой человек с умом, с чувствами, не мог не презирать сию новую любовь и для того сделал обет в сердце своем любить Агату единственно — до гроба!.. Увидим, не изменил ли он клятве своей.