Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

— Отпускать Ярослава Владимировича никак нельзя, — сказал Вячко. — Он ноне в чувствах расстроенных, и гордость ему не позволяет опять просить у Новгорода помощь. Мы сами должны пойти ему навстречу. Сами должны поклониться.

— Ну, ты уж хватил через край, Вячко, — заметил Жирославич. — Мы ему ничего не должны. А что касается «кланяться», ты забыл, Вячко, но Новгород кланяется тому, кого выгоняет.

— Но я не в смысле «ступай вон», я в смысле уважения и сбережения чести его. Согласись, для князя честь не пустое слово?

— Ну, так как решим, господа? — напомнил снова Константин Добрынич. — Давайте думайте.

— Что там думать? Нельзя Ярослава отпускать. Надо снова сбирать ему куны на войну с Киевом.

— А по сколько?

— Как обычно, с бояр по восемнадцати гривен, со старост по десяти, а с мизинных довольно и четырех кун.

На другой день чуть свет на берег к княжеским лодиям явились три плотника, поплевав на ладони, взялись за топоры. Надо было спешить, чай, князь словами не разбрасывается.

Когда солнце взошло и росу съело, вдруг глядят плотники, к ним от Торга спускаются люди во главе с казначеем Вячкой, все с топорами.

— Здорово, славяне, — приветствовал весело Вячко. — А мы вам в подмогу.

— Как? Еще и подмога? — удивился старшой. — Тут втрех делать нечего.

— А вдесятерох веселее, — засмеялся Вячко и махнул спутникам: — Приступай, ребята.

И те — мать честная! — в десять топоров начали рубить, кромсать лодии в щепки.

— Вы что робите?! — вскричал плотник. — Это ж княжьи лодии! Это ж…

— Не шуми, — осадил его Вячко. — Малое вече приговорило. А с вечем спорить неча.

В десять топоров лодии быстро превратили в дрова. А злыдни эти как пришли, так и ушли за Вячкой.

— Эх, — почесал в затылке старшой, — в кои-то веки по полугривне на день светило, да и то мимо. Пойдем хоша напьемся с горя, у меня есть две ногаты.

Киев встречал новых победителей в печали и тревоге. Ведь победили-то они киевлян, чему ж тут радоваться? И рассчитывать на то, что и эти простят пленных, как простил когда-то Ярослав, не приходилось. Потому что во главе войска был чужак — польский князь Болеслав Храбрый. А наш русский князь Святополк Ярополчич при нем состоял навроде милостника. Неладно сие, однако, ох неладно.

Болеслав пленных, взятых на Буге, не погнал в Киев, а отправил в Польшу, где и велел продать в рабство, а которые останутся, отправить в дар императору. Так было спокойнее, и войско не обременялось лишними хлопотами.

Поэтому не суждено было киевлянам увидеть своих ратников, ушедших с Ярославом, даже в качестве пленников.

Заполнили поляки весь город, на великокняжеском подворье заняли обе гридницы — большую и малую. А некоторые, подъезжая к доброму терему; говорили: «Здесь и станем». И входили во двор, если лаяли псы, их тут же прибивали, вели коней на конюшню, бесцеремонно выгоняли из терема хозяев (хорошо, если еще в амбаре разрешали им жить), лазили по кладовым и погребам, забирая все, что нравилось: меды ли, калачи, вяленую рыбу.

На крыльце великокняжеского дворца Болеслава со Святополком встретил дворский Прокл Кривой. Старик растерянно поклонился:

— Добро пожаловать, Святополк Ярополчич.

— А мне, значит, не «добро пожаловать»? — усмехнулся Болеслав.

Но дворский смолчал, хватило ума у старика не перечить чужаку.

Князья прошли мимо дворского во дворец, он следовая за ними, ожидая распоряжений. Вошли в главный зал, Святополк сказал:

— Позови, Прокл, княгиню.

— Ее нет, князь.

— Как нет? А где ж она?

— Она в Новгороде.

— В Новгороде? — Князья удивленно переглянулись.

— Да, в Новгороде.

— Когда ж ее увезли туда?

— А после, как князь Борис умыкнул свою жену, Ярослав сказал, чтоб, значит, не напали еще из-за нее, отправить ее с новгородцами к посаднику под замок.

— Вот дьявол, — закряхтел Болеслав. — Не идти ж нам из-за этого на Новгород.

— Так, может, поменять, — промямлил нерешительно дворский.

— Поменять? На кого? — уцепился за мысль Болеслав.

— На княжон.

— На каких?

— Ну, на сестер Ярославовых Предславу и Доброгневу.

— Так Предслава здесь? — Болеслав сразу плотоядно прищурил глаза. — Как славно. Где она?

— В своем терему.

— Ступай, старик, ты пока не нужен.

Дворский ушел. Болеслав прошелся туда-сюда по одной половице, взглянул на зятя:

— Ну что, сынок, надо попробовать сменять. А?

— Надо бы. Но кого пошлешь в Новгород? Кому доверишь такое дело?

— Да тут должен быть человек всеми уважаемый и даже почитаемый.

— Ежели б митрополит? Так он уж стар.

— Ну и что же? — оживился Болеслав. — Уговорим. Я сам к нему пойду. Уговорю.

Митрополит Иоанн, благословив пришедшего к нему князя, внимательно выслушал его и вздохнул:

— Куда мне ехать-то, сын мой, развалюсь ведь дорогой. Путь не близок..

— Не развалишься, святой отец, я тебе дам таких орлов. Сядешь в Киеве в лодийку, они тебя в ней и довезут до Новгорода. Тут сядешь, там выйдешь.

Вздыхал старик, мялся — видно, трудно ему было отказывать, но куда денешься:

— Я вон и каменный храм гоношу Святых апостолов Петра и Павла. Как же мне оставить сие дело богоугодное?

— Я тут присмотрю за строительством, еще и мастеров добавлю. Воротишься, храм-то и будет готов.

— Нет, сын мой, тут мой глаз нужон, мой пригляд.

Злился Болеслав, ни в чем никогда не имевший отказа, но старался не показать, что злится. Напротив, всячески умасливал старика. И даже припугнуть решил, не пугая, а вроде сожалея, вздохнул:

— Мне из Киева уходить нельзя, пока дочь в полоне. Вернется, тогда уж и домой можно.

«Ara, проняло, старый хрен», — подумал князь, заметив, как примолк митрополит, соображая над последними словами завоевателя. Ведь для Иоанна этот польский князь с его полком — завоеватели, недруги. Получается, что своим отказом митрополит продлевает их хозяйничанье здесь. Но и соглашаться сразу было как-то несолидно, по-мальчишечьи, только что «нет-нет» — и сразу «да». Покряхтел, покряхтел старик и наконец выдавил:

— Ладно, сын мой, я подумаю.

— Подумай, подумай, святый отче, — молвил Болеслав. — Ведь воротить великую княгиню из полона — дело тоже богоугодное. А за храм не бойся, построим. Приедешь уже освящать.

Вернувшись во дворец, Болеслав сказал Святополку:

— Старик очень упертый. Ступай ты, додави его. Просить не проси, бесполезно. Скажи, мол, поляков иначе не выдворишь, пока не вызволена из полона польская княгиня. На это он, кажется, поддается.

Святополк застал митрополита в великом расстройстве, чуть не плачущего.

— Как же, сын мой, мне не печалиться, — жаловался старик. — Храм-то Петра и Павла уж под крышку подвели, а мне уезжать.