Анатолий Субботин - За землю Русскую

— Не отставай!

Голос Михайлы слился с воплями ветра. Васюку кажется, не Михайло отозвался ему, а рычит в уши непогодь. В душе Васюк проклинал и дождь, и людей, что не сподобились Волхова, и то, что сам он, послушавшись Михайлы, выбрался в этакую гнилую погоду из теплой избы.

— Круча-то какая, беда-а! — жаловался он.

— А ты горошком, Васюк, — смеясь, советовал Михайло.

— Скользко.

— Вольней так-то, будто на вощеном полу.

— Тебя бы в вощеную горницу.

— Ничего, и тут не скулю. Глянь-ко на Волхов, Васюк!.. Силища-то, о!

Огромные волны, тряся рыжими гривами, одна за другой катятся к берегу и, окатив его брызгами, отступают с глухим ворчанием. Ветер клонит к земле молодые березки на склоне, неистово свистит в уши. Васюк вдруг остановился.

— Волхов… Гляди, Миша, — выкрикнул он трясущимися губами. — Обратно… Ей-ей, обратно! Течет-то к Ладоге…

Михайло насупился. Он тоже заметил необычное течение реки. Угрюмо буркнул:

— Ино, безгоды жди, Васюк, перед безгодою он супротивничает.

— Не Орда ли валит на Новгород? — предположил Васюк.

— Не каркай, ворон! — не оборачиваясь, сердито огрызнулся Михайло. — Мимо шла Орда, а не достигла Новгорода. Нынче Орда далеко, бают, за рубежом… В Угорской земле она.

— Бают, да кто о том ведает? Намедни старец через Ладогу к Валааму шел, страшное сказывал.

— Чем стращал-то твой старец?

— От мощей, от киевских угодников шел. Пуста, сказывал, Русь. Грады разрушены, погосты выжжены, люди скитаются по лесам. Так он и молвил: не одолеть Руси Орду, быть разоренну и Великому Новгороду. В одном, сказывал, спасение: идти на союз с лыцарями, звать их на защиту…

— Ну, завел, жужелица! Жж… Жж… — Михайло повертел пальцами около своего лба. — Не тебе бы, рубежному ратнику, молвить о зле, не мне слушать. Ино, чьим пенькам молился твой старец.

— Чудной ты, Миша! Бывалый старец, не грех такого послушать.

— Хм… — насмешливо хмыкнул Михайло. — Не грех послушать, только от слов таких, как у твоего старца, дух поганый… Жаль, не слышал; попытал бы, чей он «угодник»?

Михайло стоял возле самого обрыва, опираясь на рукоять ослопины, как на меч. Разговаривая с Васюком, он смотрел на бушующую внизу реку, поджидая: не донесется ли оттуда давешний голос?

Страшен и гневен в бурю старый Волхов. Кажется Михайле — не волны катятся к берегу, а табуны диких коней, разметав ковыли-гривы, мчатся по простору. Не ветер свистит в ушах, а с визгом и воем скачут лихие вороги. Не белая пена играет на гребнях волн — блестят хищно оскаленные зубы. Вал за валом мчатся они, а на берегу моросит дождь. Тысячами тонких, как иглы, прозрачных стрел падает он на землю и исчезает, впиваясь в нее. Уже не вмещает земля влаги, опилась она; бегут с холма мутные струи потоков, сливаясь в Волхове.

Холм, на котором срублен сторожевой городок, находится ниже порожков. В излучине у холма путь реке преграждает скала — она далеко выдалась вперед. Катится волна, ударит с разбегу о камень и, точно облаком, окутает его брызгами. Спадет волна, и скала снова возвышается над рекой, темная и неподвижная. Словно бы не волна лютует над нею, а кто-то, играючи, плеснул воду на ее каменный бок, поиграл с травяным колпаком на макушке, согнул редкие березки, что зелеными перьями торчат из расщелин.

— Не разобрал я давеча, с какой стороны голос шел, — с сомнением произнес Михайло. — Не попритчилось ли на ветру? Голоса-то не слышно, Васюк!

— Не слыхать, — ответил Васюк и покосился на спуск. — А может, принял Волхов?.. Нешто и нам мокнуть, пойдем в избу, Миша!

Не затихли последние слова Васюка, как совсем близко ветер выбросил из-под обрыва:

— О-о-о!

— Голос, слышь, Васюк! — оживился Михайло. — Ей-ей, голос!

— Н-не знаю, — оробел Васюк. — Христос с ним, Миша! Что кому написано — не обойдешь.

— Молчи, живые там люди.

— А может, и нет, — усомнился Васюк. — Может, бес заманивает.

Крик повторился. Васюк перекрестил грудь. В мути дождя лицо его выглядело серым, как зола. Отступил дальше от обрыва.

— Пойдем, Миша!

— Погоди!

— Чего годить? Не видали ничего, не слыхали…

— Стой здесь, а я…

— Куда ты?

— Спущусь к воде, узнаю, — Михайло показал под обрыв.

— Брось, Миша, скользко, несдобровать.

— Авось…

Михайло пошел к обрыву. На самом краю его он остановился. Грозен Волхов. Не старые ли боги [34] Древнеславянские, языческие. взволновали его, не им ли скулит мольбище ветер?

Васюк не мог бы сказать, долго ли пропадал Михайло. Если б не стыд, он давно ушел бы в сторожевую избу. Дожидаясь Михайлу, сердито ворчал и бранил его:

— Силен, ишь каков… Смоет волна, тогда небось ко мне с зовом… Не пойду. Назло не пойду… Да и ждать не стану.

Васюк решительно поправил шелом и стал подниматься на холм. Там, где стоял он, рябит на земле след от лаптей — клетка в клетку. И только Васюк почувствовал было себя молодцом, как нечаянно поскользнулся. Лежит на мокрой траве во весь рост.

А дождь льет и льет, сильнее сгибает ветер деревья на крутояре. Васюк не опомнился от падения, как рядом оказался Михайло.

— Эй, жужелица! — смеясь над неловкостью ратника, Михайло протянул ему руку, помог встать. — Пойдем, гость ждет. Ему, ино, не слаще твоего.

Позади Михайлы кто-то незнакомый. Одежда на нем смокла, лицо посинело от дрожи.

— Кого привел, Миша?

— А кто его знает! Свей аль другой иноземец. Лопотал что-то. Обогреем в избе, тогда спросим.

В избе Михайло первым делом затопил печь, приготовил просяную похлебку и поставил ее к жару. Васюк расстегнул тегилей, сел ближе к огню, посматривая искоса на незнакомца.

Незнакомец примостился на лавке, около входа. Длинный черный плащ, в который кутался он на улице, распахнулся. Оружия на госте не видно, по осанке же можно без труда угадать, что он владеет мечом лучше, чем веслом на ладье. Из всего, что до сих пор сказал он, ратники поняли одно слово «Новгород». Должно быть, незнакомец объяснял, что плыл он в Новгород, что был не один в ладье, что товарищи его погибли, когда волна бросила ладью на скалу.

Мокрые белокурые волосы обрамляли лицо гостя. Глаза серые, с голубизной; они внимательно присматриваются ко всему в избе, но во взгляде их отражается не столько любопытство, сколько высокомерие, даже пренебрежение к людям, оказавшим помощь потерпевшему бедствие.

В печи пылают сухие дрова. Волоковое окно с натянутым на крестовину сухим бычьим пузырем пропускает внутрь слабую полоску блеклого света. На улице день, в избе же темно, как в сумерки. Михайло подошел к рукомойнику, вымыл руки; поманив Васюка, сказал:

— Поглядывай за гостем, Василий!

— А что? — обеспокоился ратник.

— Незнакомый гость, ино, страшнее медведя.

Похлебка упрела. Михайло поставил горшок на стол, выложил из поставца хлеб, нарезал его ломтями, принес ложки.