Анатолий Субботин - За землю Русскую

— Страшное твое слово, витязь, — раздалось в толпе. — А как да не переможем?

— Ой, горе!

— Лихая година, лихая! Со всех сторон враги, куда ни глянь…

И ропот, и смятение, и ненависть к врагам в голосах людей. А день ясен. Зелень деревьев, нив, луговых трав пылает под теплыми лучами опускающегося к закату солнца. За Мшагой вьется к небу белый дымок. Словно легкая паутинка струится он в неоглядном просторе, над вершинами бора.

Весть о нашествии свеев черным ветром разнеслась по избам. Кое-где видны заплаканные лица, женщины испуганно прижимают к себе детей, будто ждут, что вот-вот ворвется на погост орава людей — чужих обликом, сердцами, речью, и, озверев, безжалостно уничтожит все, зальет кровью.

— Что за напасть? — громко прозвучал голос Василька. — Встали мы поперек горла свеям. Как встретить их? Спросим деда Левоника, что он скажет.

Все глаза устремились на старика. Он, как бы поняв ответственность свою в этот трудный час, выступил вперед, поправил на голове ремешок и заговорил. Ивашко даже залюбовался на него. Будто бы и не старик, который недавно налаживал косы, говорил о летней страде, о тяжести княжей дани, ведет речь перед народом, а кто-то другой, крепкий и сильный, как вековой дуб, что стоит у околицы, посреди утоптанного, ровного луга.

— Я молвлю, братцы мои, — начал он. — Прежде не кланялись перед врагами русские люди, кланяться ли ныне? Рогатинами встретим гостей незваных.

— На дороге к погосту поставим тверди, засеки нарубим, — послышался чей-то голос.

— И тверди и засеки кругом погоста — все хорошо, — снова заговорил Василько. Он снял шапку и вытер ею вспотевший лоб. — А ладно ли, если будем дома сидеть, ждать лихих гостей? Так-то, пожалуй, на печи воры застигнут. Страшно? И мне страшно, как всем, а ждать еще страшнее.

— Почто ждать? — сказал дед Левоник, взглянув на Василька. — Головой думает князь Александр Ярославич, собирает он большой полк, наша воля подмогу дать. Соберем и пошлем в утре на Новгород свои железные изделья, кто топоры, кто рогатины аль иное оружие. Посошных ратников не берет князь с погоста нашего, ремесло наше он уважает, а будто нет у нас охочих?

Пошел бы я, да голова седа, обузой стану. Силы мало в руках, не осилю боя. Придется, знать, мне на погосте сидеть с бабами, около домницы куковать. А в ком играет силушка да хвост сзади не тянет, тому и путь, тому и встречать свеев.

— И встретим, — тряхнул головой Василько.

— Пойдешь? — будто испугавшись слов Василька, спросил его Олекса и оглянулся на свою избу с высокими тополями в палисаднике.

— Пойду.

— Семья у тебя, пусть кто холостые.

— Моя семья не обуза, — Василько насупил брови и взглянул на напомнившего ему о семье Олексу. — Приведет бог — вернусь, а нет — вы, мир честной, не оставьте в нужде жену мою да чадо…

Василько поклонился народу.

— Не тревожься, Василь!

— Идешь с честью, с честью и встретим.

— За мир идешь, Василько, и мир тебя не оставит, — промолвил дед Левоник. — Брата моего ты сын, и покуда жив я…

Олекса тоже спутал было волосы — не хотелось отстать от Василька; но вспомнил, что дома у него шестеро есть просят, — промолчал.

Ночь Ивашко провел в избе деда Левоника. Вечером, когда улеглись, Левоник долго рассказывал ему о ремесле медвецких кричников, о рудных болотах на Мшаге, о домницах.

— Василько-то… Видал молодца? Он племянником мне доводится, братца покойного сынок, — не спеша, рассудительно говорил Левоник. — По душе, без бахвальства молвлю, — лучше Василька нет, на Мшаге кричника. В нашем роду все мужики исстари домники и кричники. Хитро оно, кричное ремесло! Посуди-ко: руда в болоте. Поднимешь ее, на огне доведешь, а то года три аль боле лежит она россыпью. Ветер ее продувает, солнышко греет, зимой морозом прохватит, а как дойдет, после заложишь в домницу с угольком. В ямах, под льняным омельем, обжигаем уголь. Прежде, молодым еще когда я гулял, при родителе, закладывали уголь и руду в домницу, запаливали и ждали, когда сварится крица. Домницы били из сырой глины. Сварится крица — ломали домницу. Новая крица, новая и домница. Без дутья варили. Уголь горел мороком, без шума. В кузне родителя моего горно поддували мехом, а приставить мех к поддувалу домницы не додумались. Нынче по-иному; домница большая, из прокаленного камня, железо, как сварится крица, стекает в ложню. Запалишь и в два меха дашь домнице вольного духу. Все равно что костер на ветру. Чем больше силы в дутье, тем скорее руда железо отдаст, тем крица богаче. Видал, как дуют горно в кузне?

— Сам у горна и у меха стаивал.

— Ведаешь кричное ремесло? — спросил дед Левоник и от изумления даже приподнялся на ложе.

— В Новгороде, в кузне Никанора жил пол-лета и ползимы.

— У Никанора… На Ильиной?

— На Ильиной.

— За крицами бывает у нас Никанор, из нашего железа изделия кует, — пояснил дед Левоник. — И я, молодец, тоже смыслю в железе. Утром, как свет будет, сходим к домнице, поглядим: будет Василько себе и тем, что идут с ним, оружие ковать, чтобы по руке…

Солнце уже поднялось над крышами, когда проснулся Ивашко. Дед Левоник успел обрядить и напоить коня.

— Жив, молодец? — окликнул он Ивашку. — Сладко ты спал, не хотелось тревожить.

— Время мне в путь.

— Будешь и в пути. Конь у тебя добрый, на таком коне легка путина. Наши мужики с изделиями уже ушли в Новгород. Повезли два воза… А тебя-то голодного не пущу. Покуда в избе печь топится да блины старуха стряпает — побываем у Василька, поглядишь на ремесло наше.

Затемно еще пришел Василько в кузню. Заложив уголь и выветрившуюся, высушенную на солнце многолетнюю руду, высек огонь. Когда печь задымила, он принялся за дутье.

Короткий конец коромысла, качающегося вверху на гладком, блестящем, как серебро, железном штыре, Василько соединил крюком с верхней рамой меха. Взявшись за петлю, которая опускалась с другого длинного конца коромысла, Василько качнул его. Рама меха поднялась. Василько опустил коромысло. Пудовые камни, укрепленные на раме, сдавили мех. Воздух, с силою вырываясь из сопла, засвистел в поддувале домницы, наполняя ее шумом. Не останавливаясь, без роздыху, сильными, размеренными движениями Василько принялся качать коромысло. Лоб его покрылся потом. Над дерновой крышей кузни, из трубы домницы, показались языки синеватого в утреннем свете пламени. Бесчисленные искры, снопом вырываясь в воздух, вычерчивали яркие золотые нити и меркли. Василько дул с такой силой, что шум домницы слышно на погосте.

Ивашко и дед Левоник подошли к домнице, когда руда отдала железо. Василько, бросив коромысло, взялся за изымало — длинные, широко раскрывающиеся клещи с крючьями на зеве, и готов был пробить летку, когда в воротах кузни показался дед Левоник.