Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

— Что вы за люди и чего вам от меня нужно? — сказал я, положив руку на эфес шпаги.

Ответа не было. Но они раздвинулись, так что стали полукругом, и один из них засвистел. В тот же момент от темной линии домов отделилось несколько человек, которые стали быстро приближаться к нам.

Положение было серьезное. Бежать… но, взглянув вокруг себя, я убедился, что это невозможно. Позади меня на ступеньках лестницы к реке, я увидел в темноте также несколько человек. Я попался в ловушку. Более ничего не оставалось, как последовать совету мадам и взять одной смелостью. Слова ее еще звучали в моих ушах. Во мне еще достаточно оставалось прежнего возбуждения, чтобы придать мне твердости в эту минуту.

Я сложил руки на груди и гордо вытянулся во весь свой рост.

— Негодяи! — сказал я презрительным тоном, — вы ошиблись. Вы не догадываетесь, с кем имеете дело. Давайте скорее лодку и пусть двое из вас перевезут меня на другую сторону. Вы ответите своей головой или спинами, если только задержите меня!

В ответ на это послышались смех и ругательства, и, прежде чем я успел добавить что-нибудь, к нам приблизилась другая, более значительная группа.

— Кто это, Пьер? — спросил один из них спокойным тоном, из чего я заключил, что наткнулся не на шайку обыкновенных воров.

Говоривший, видимо, был начальником отряда. В берете его торчало перо, и я заметил стальную кирасу, блестевшую под его плащом, в то время, как один из людей поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть меня. Его платье было полосатое, черного, белого и зеленого цветов, — ливрея герцога Анжу, брата короля, как я узнал потом, и впоследствии Генрих III; в это время он был близким другом герцога Гиза, а потом его убийцею. Начальник отряда говорил с иностранным акцентом и у него было чрезвычайно смуглое лицо. Черные глаза его сверкали, как два уголька. Я сразу догадался, что он итальянец.

— Задорный петушок, — отвечал солдат, подавший свисток, — только не совсем той породы, что мы думали.

Он приблизил ко мне фонарь, и при этом указал на белую перевязь на моем рукаве.

— Мне думается, что мы захватили вороненка вместо голубя.

— Как это вышло? — спросил итальянец, обращаясь ко мне. — Кто вы такой? И зачем вам понадобилось в такую пору переезжать на ту сторону реки, молодой сеньор?

Я бросился вперед и, схватив начальника стражи за застежку плаща, тряхнул его и отбросил с такою силою, что он чуть не свалился с ног.

— Собака, — воскликнул я, наступая как будто с намерением опять схватить его. — Учись, как говорить с благородными людьми! Неужто меня может остановить такая сволочь? Я послан по службе короля, слышите!

Он был в страшной ярости.

— По службе самого дьявола, скорее, я думаю! — воскликнул он своим ломаным языком и хватаясь за оружие. — Какая бы ни была служба — никто не посмеет безнаказанно оскорбить Андреа Паллавичини!

В этот момент, когда смерть смотрела мне прямо □ лицо, я видел, что только одна отчаянная смелость может спасти меня. Он уже открыл рот и поднял руку, чтобы дать сигнал, когда я закричал отчаянным голосом, показывая ему свою руку с перстнем:

— Взгляни на это, Андреа Паллавичини, если так тебя звать! Взгляни на это! Завтра, если ты благородной крови, я готов дать тебе удовлетворение за обиду! Теперь же немедленно давай мне лодку, чтобы перебраться на тот берег или ты будешь отвечать за это головою! Повинуйся, сейчас же, или я прикажу этим самым людям покончить с тобою!

Выражение далеко не привлекательного лица Андреа Паллавичини изменилось моментально. Он схватил мою руку и пристально взглянул на перстень. После этого он подозрительно посмотрел на своих людей и с ненавистью на меня.

— Если бы вы показали мне это раньше, молодой сеньор, то было бы лучше для нас обоих, — сказал он суровым, угрожающим тоном.

После этого, обругав своих людей за их глупость, он приказал им отвязать одну из лодок.

По-видимому, она была крепко, хотя и неискусно привязана, потому что они долго возились с нею. Между тем я стоял в ожидании посреди группы этих людей, представляя для них предмет большого любопытства. Они шептались между собою, и до меня долетали такие фразы:

— Это герцог д’Омал.

— Нет, это не д’Омал. Ничего подобного.

Дурак, да у него на руке перстень.

— Герцога!

Герцога?

— Да.

— Ну, так все ладно, Бог с ним! — Последние слова были произнесены с выражением большого сочувствия.

Вдруг я увидел трех человек, быстро приближающихся к нам через открытую площадку и вышедших, по-видимому, из того же дома, откуда появился и Паллавичини с своими людьми.

Я сразу почуял опасность.

— Ну, поворачивайтесь скорее! — закричал я в отчаянии. Но было уже поздно; мы не успели бы отчалить до их приближения, и я решился твердо встретить новую опасность.

Но первые слова, которыми встретил Паллавичини вновь подошедших, сразу рассеяли мои опасения.

— Какого дьявола вам нужно? — грубо закричал он и прибавил с полдюжины ругательств, прежде, чем те успели ответить ему. — Зачем привели вы его сюда, когда я велел оставить его в караульне? Идиоты!

— Капитан Паллавичини, — начал средний из них; это был человек лет тридцати, богато одетый, но одежду его была в беспорядке, как будто во время борьбы, — и уговорил этих добрых людей провести меня вниз…

— Совершенно напрасно, месье, — грубо перервал его начальник стражи.

— Вы не знаете меня, — отвечал строгим голосом пленник. — Понимаете ли вы, что я друг принца Конде и что…

Но итальянец опять перервал его.

— Много для меня значит ваш принц Конде! — воскликнул он. — Я знаю свой долг! Вам лучше будет покориться. Вам нельзя переправиться на ту сторону, и вас не пустят домой, и вы не получите никаких объяснений, кроме одного, что это делается по повелению короля! Объяснение? — и он проворчал вполголоса. — Ты получишь это объяснение скорее, чем ожидаешь.

— Ноя вижу отчаливающую лодку, — сказал пленник с достоинством, сдерживая свои гнев. — Вы только что сказали, что по повелению короля никто не должен переезжать реку, и арестовали меня, потому что, имея крайнюю надобность в Сент-Жермен, я не хотел этому подчиниться. Но что же это значит, капитан Паллавичини? Другие переезжают. Я спрашиваю, что это значит?

— Что вам угодно, месье де Паван, — отвечал нахальным тоном итальянец. — Объясняйте это себе, как хотите.

Я вздрогнул при звуке этого имени и воскликнул с изумлением:

— Месье де Паван!.. Неужто я не ослышался?

Пленник обратился ко мне с поклоном.

— Да, месье, — сказал он с вежливым достоинством, — я месье де Паван. Я не имею чести знать вас, но вы мне кажетесь дворянином. Может быть, вы объясните мне причину насилия, которому я подвергся. Если можете, я сочту это за одолжение; если нет, извините меня.