Николай Самвелян - Казачий разъезд

— Дайте еще столько же! — разрешил Карл.

Затем королю доложили, что город разделен на три партии: сторонников свергнутого короля Августа, сторонников Станислава Лещинского (их немного) и русских, которых большинство.

Карл нахмурился. Все это ему мало нравилось. Три партии в одном городе. Зачем? Что за борьба между католиками, схизматиками и униатами? Все они одним миром мазаны и вряд ли заслуживают доверия. Шведского короля тревожило и то, что в городе слишком много русских.

— Уж не партизаны [2] Партизаны — в начале XVIII века так называли агентов того или иного монарха или партии. ли они московского царя?

— Это не простой вопрос, ваше величество, — сказал осторожный Пипер. — Как мы выяснили, город когда-то был основан русским князем Данилой Галицким, позднее даже принявшим титул короля. Между польской короной и русскими идут споры о том» кому Львов должен принадлежать. А казацкий гетман Богдан Хмельницкий в своих универсалах именовал его «главным городом окраины русской» и не скрывал, что надеется освободить его… Другими словами, хотим мы того, или не хотим, ваше величество, русских здесь много. Особенно в предместьях.

Будучи братьями по вере и языку с московитами, они если и не стали, то в любой момент могут стать партизанами царя Петра. Нам остается надеяться, что новый польский государь Станислав Лещинский сумеет найти общий язык со здешним народом. Со стороны вашего величества было в высочайшей степени мудро распорядиться о прекращении пусть даже и справедливых — ведь львовяне сопротивлялись нам! — репрессий и о перезахоронении праха русского печатника.

Карл холодно посмотрел на первого министра.

Первый министр умолк.

— Меня мало интересуют могилы русских печатников. Я забочусь лишь о том, чтобы сохранить дисциплину нашей армии. Кроме того, хотел бы вам напомнить, что я нуждаюсь в советниках, а не советчиках. И менее всего следует объяснять мне самому мои же действия… Мы не пропустим обедню?

Карл всегда молился дважды на день. Пусть бушует непогода, пусть разверзнутся хляби небесные и на землю хлынет поток, пусть гремят орудия и рушатся державы, но минуты, предназначенные для общения с богом, святы…

По улицам проводили пленных со связанными за спиной руками. Речка Полтва вышла после дождей из берегов и плескалась уже у самых стен города. Зато гусям и уткам было раздолье. Они гордо проплывали стайками мимо поверженного Львова к зеленым пойменным лугам, начинавшимся за Краковским предместьем. Что птицам страсти и дела людские?

Вечером бургомистр Вилчек решил дать в честь хоть и непрошеных, но важных гостей бал.

Наскоро убрали большой зал ратуши. Зажгли люстры. Собрали самых красивых панн из тех семей, которые не выехали накануне штурма из города. Лилась музыка. Сверкали ожерелья на лебяжьих шеях панн. Карл постоял в стороне, посмотрел на танцующих и ушел. Он не любил танцев. Его мало интересовали гордые польские панны. Карл любил лошадей, свои полки и петуха, который будил его на рассвете.

Бал продолжался. Но все сникли. Тот, ради кого и зазвучала эта музыка, не оценил любезности горожан.

Совсем уже к ночи прискакал во Львов бывший познанский воевода, а ныне милостью Карла король Польши Станислав Лещинский. Был он еще совсем молод, но, конечно, не моложе двадцатитрехлетнего Карла. Но странное дело, молодости шведского короля никто не замечал. Может быть, причиной тому был его угрюмый нрав, сутулость и холодный, погасший взгляд. К тому же швед не любил пирушек, обходился без общества дам, а пуще всего раздражали его краснобаи и красавцы сердцееды. И вообще, в присутствии короля шведского нельзя было шутить, а беззаботная улыбка считалась вызовом здравому смыслу. Наверное, добровольно став аскетом, Карл решил взять реванш на другом поприще — на поле брани.

Обо всем этом можно было лишь догадываться. Так же как и о том, что Карлу не дает покоя судьба Гая Юлия Цезаря. Именно о Цезаре чаще, чем о ком бы то ни было, беседовал Карл с Пипером. Все пытался выяснить, где же Цезарь допустил ошибку: позволив египетской царице Клеопатре занять слишком важное место в собственной жизни или же позднее, когда решил убедить римлян в том, что он вовсе не тиран, а щедрый, свободно думающий человек, взваливший на себя бремя славы во имя высшего блага соотечественников?

Станислав Лещинский плохо чувствовал характер Карла, терялся, не знал, можно ли именовать его, как принято между дружественными монархами, «брат мой». Да и стал-то он Карлу «братом» случайно. Русский царь и Август II начали против Швеции войну. Карл в ответ вторгся в Польшу, прогнал с престола Августа. Понадобился послушный шведам король. Выбор пал на Станислава Лещинского. Грустно сознавать, что не сам ты стал творцом своей судьбы. Но жизнь есть жизнь. И с ее законами приходится считаться.

Сейчас Станислав был уже королем Польши и в качестве такового стал упрашивать Карла уменьшить контрибуцию, наложенную на город, до ста тридцати тысяч талеров. Как ни странно, непреклонный Карл на этот раз дал себя уговорить.

— Хорошо, брат мой! Пусть будет так. И объявите, что милость оказана Львову лишь благодаря вашему заступничеству. А сейчас нам самое время сыграть партию в шахматы и отдохнуть. Ночевать будем в лучшем доме на этой площади. Вот он… Его тут называют «королевской гостиницей».

— Но я знаю этот дом, — ответил Станислав, бледнея, — и не хотел бы в нем ночевать. Он пользуется дурной славой.

— Пустое! — махнул рукой Карл. — Что нам до славы какого-то дома? Нам надо думать о собственной.

А репутация у дома и вправду была не из лучших.

Когда-то, еще в 1376 году, его построил князь Владислав Опольский. С 1405 года здесь жил брат короля Ягайло — великий литовский князь Свидригайло. Причем именно в этом доме со Свидригайло приключилась лихорадка, едва не сведшая его в могилу. Через пятнадцать лет хозяином дома стал сам Ягайло, который предпочитал Львов Кракову, поскольку до конца дней своих так и не научился толком говорить по-польски, а во Львове было с кем потолковать на единственном языке, который Ягайло знал сносно, — на русском. И надо же было, чтобы именно здесь с Ягайло случился сердечный удар, от которого он так и не оправился.

Но это еще не все, В этом доме умер король Михаил Корбут-Вишневецкий, а другой король, Ян Собесский, пролежал несколько дней без сознания, упав с лошади. Правда, Август II тоже здесь жил. И ничего страшного с ним не приключилось, если не считать потери трона. Это хоть и трагедия, но кое-что у Августа осталось. Например, саксонское курфюршество. В общем, жить можно. Дрезден ничуть не хуже Варшавы.

— Вперед! — повторил Карл. — О чем вы задумались?