Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

— Нашел время... Чтоб его разорвало!

Панайот приоткрыл дверь. Прислонился к косяку.

— А не ошибся ты, сынок Панайот?

Юноша вздрогнул. Чавуш стоял к нему спиной и натягивал штаны.

— Если перепутал со свадебным караваном, знаешь, что я с тобой сделаю?.. Двадцать палок! Двадцать палок по заднице... А ну, посмотрим!

Панайот, хоть и был уверен, что не ошибся, опустил глаза, стараясь сдержать улыбку. «Старшим лучше не перечить. Не дай бог, и в самом деле ошибся!»

Чавуш-эфенди затянул пояс, пробормотал:

— Чтоб тебя черти взяли!..

Оттолкнул оцепеневшего Панайота, вышел на лестницу.

Пополина вскочила с софы. Покачивая бедрами — у Панайота аж дух перехватило,— подошла к зеркалу, стала поправлять одежду и волосы.

Панайот робко подошел поближе. «И занавески почему-то закрыла бесстыжая Пополина?.. Оттого и темно!»

— Что ты тут делала с чавушем-эфенди?

— Что делала? Ничего.

— Как ничего? Видел я.

— Что?

— А вот тут. Еще спрашивает. Своими глазами видел.

Пополина повернула голову.

— Что ты мог видеть? Чавуш-эфенди вина попросил. Хотела побыстрее подать, поскользнулась. Стал он поднимать меня... А тут ты дверь открыл.

— Ничего себе — поднимать! На тебя повалился...

— Подымал ведь!.. Не повелел разве Иисус Христос не думать скверно о христианах! Да он мне в дедушки годится... Правоверный христианин наш господин чавуш. Знаешь, что сказал он перед тем, как ты явился? — Панайот заинтересовался.— Любит нас чавуш, Панайот, да обратит в золото дева Мария все, что в руках у него! А тебя особенно. Ты ему как сын родной... «Панайот хорошо служит,— сказал он.— Не соня, не вор, не доносит на товарищей. Знаю, верен мне. Хороший муж тебе достанется, радуйся, дочь моя!» Как раз ты дверь открыл. А знаешь, что сказал он еще? «Недолго быть ему оруженосцем, скоро воином сделаю».

— Да? Правда, Пополина?

— Правда. Возьму воином, говорит. Скоро жалованье тебе положит, поклялся.

— Что ты! Поверю ли, Пополина! Не ошиблась ты?

— И не думаю! Поклялся. Если чавуш-эфенди поклялся, неужели клятву не сдержит?

— Сдержит, конечно! Помилуй, Пополина! — Он подошел, обнял ее. Она позволила поцеловать себя.— Ах ты, моя голубка, мягче птичьего пуха, прости, господи Иисусе, грехи наши.— Подглядывал Панайот за чавушем и его женой, от них и научился.— Ах ты, сладость моя. Вино мое! Милая!

— Хватит, пусти!.. Вот увидит чавуш-эфенди... Помру от стыда...

— Да погоди же!.. Значит, жалованье, сказал? Недолго ждать, значит?.. Скоро возьмет? — Заметив, что на блузке девушки не хватает двух пуговиц, нахмурился.— Пуговицы оборвались — не стыдно? Что скажет чавуш-эфенди?

— Оторвались?.. Погоди. Правда! — Высвободившись из его рук, Пополина принялась искать пуговицы.— Наверно, упали. Ох, Панайот, поищи-ка! Найди, не то не смогу пойти на свадьбу.

Юноша встал на колени. С детства любил он опрятность и чистоту. Шаря руками по полу, приказал:

— Да открой же занавески!.. Никак не пойму, зачем средь бела дня окно закрывать?!

Хмыкнув, Пополина убежала.

Панайот, найдя пуговицы, так обрадовался, что ему и в голову не пришло, почему оказались они на полу.

Баджибей поверх белого головного платка повязала шелковый — с фиолетовыми, синими и красными разводами. Свободный конец свисал на левое плечо.

Подъехав к открытым воротам крепости Биледжик, соскочила с коня. Приложила к груди руку, на которой, как обычно, висел бич, поклонилась чавушу Кости.

Стражники, пробудившиеся от крика начальника, никак не могли прийти в себя. Кто поправлял саблю, кто подтягивал пояс, один засовывал под шапку вихры, другой застегивал воротник. От вина глаза у всех как плошки, налиты кровью.

Незаметно загибая пальцы, Баджибей сосчитала. Вместе с чавушем восемнадцать человек. Улыбнулась. Значит, не соврал лазутчик Осман-бея.

Кости, расставив толстые ноги, засунув большие пальцы за расшитый пояс, оценивающим взглядом смотрел на поднимавшихся по склону вьючных животных и не подозревал о том, что его ожидает.

Мавро и Торос, переодетые в женские платья, как было договорено, подошли поближе, чтобы в случае чего схватить начальника стражи. Оба весело пересмеивались.

— Запоздала ты, Баджибей-ханым! Вряд ли поспеешь на свадьбу до вечера!

— Ну и что?

— Не увидишь прекрасную нашу невесту при свете дня.

— Не волнуйся, за час доскачем. Мы, чавуш Кости, не тебе чета.

— Да, конечно, Баджибей-ханым, Кости и вправду всадник не лучше туркмена. Но, слава нашему Иисусу, и не хуже.

— Поживем — увидим! На ристалище будешь дротик метать, покажешь себя.

— Дротиком меня теперь не напугаешь, Баджибей-ханым.— Поглядывая на одну из веселых туркменок, подкрутил усы.— На свадебном ристалище властителя нашего мало ли что может быть.

— Что же, мой лев? Похваляется властитель Руманос, что молодую невесту взял?

— Точно.

— А что он будет делать, чавуш Кости, если не под силу ему окажется?

— В этом мире не сила нужна, а сноровка, Баджибей-ханым. Надо только найти джигита.

— Неужто у вас так думают? Подставь-ка ухо да послушай совет старых туркмен: «Кипящий суп да ледяной шербет зубы портят, старый муж молодухе не подходит, дело портит».

— Жаль мне вас! Значит, туго приходится старым туркменам.

— В чем же разница между старыми туркменами и старыми греками?

— А вот в чем. Мы, греки, как вино, Баджибей-ханым. Чем старше, тем крепче. И спуску молодухам не даем.

Баджибей передернуло. Не любила она скабрезные разговоры, но знала, что обожает их Кости-чавуш. Приходилось поддерживать его болтовню.

Чавуш помолчал. Оглядев с головы до ног стоявшую рядом молодую туркменку, выпятил грудь.

— Что замолчала? Где твой ответ, Баджибей-ханым?

— В таком деле мужчина не свидетель. Спросим ваших баб. Посмотрим, что скажут они.

Чавуш ущипнул за щеку Пополину, с улыбкой прислушивавшуюся к разговору.

— Вот тебе свидетель! Спроси, соврал я?

Баджибей поглядела на Пополину.

— Ну, нет, чавуш Кости! С такими-то младенцами легко. Ты мне подавай настоящую бабу...— Будто разозлилась на медленно приближавшийся караван, крикнула во весь голос: — Ну, вы там! Подгоните скотину!

Тюки были навьючены на волов, сундуки погружены на лошадей и мулов. Караван неторопливо двигался вслед за огромным черным волом.

Баджибей незаметно оглядела своих воительниц, выстроившихся по обеим сторонам ворот. Еще раз проверила себя. Вот-вот грянет бой. Но на душе у нее покойно. Рослая, решительная, Баджибей и в самом деле не знала страха. Не помнила уже, когда перестала бояться чего-либо. Иногда хотелось ей как женщине испугаться, даже досадно было, что ничто ее не страшит.

Она прикинула, как сама свяжет Кости, а надо будет, не задумываясь, прикончит его. Баджибей еще не знала, как это у нее получится, но не сомневалась, что легко. Попыталась угадать по выражению его лица, подозревает он что-нибудь или нет.