Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

— Чего зря скотину лупить. Дай по затылку гяуру! — злобно крикнула старуха.— Да стукни же ты эту свинью!

«Гяурское отродье» Балабан происходил из греков, которых на уделах звали «островитянами», его купили у пиратов еще грудным младенцем вместе с матерью. Женщина внезапно умерла, и Нефисе выкормила сироту козьим молоком. Хоть мальчишке и шел четырнадцатый год, был он слабеньким и хилым, и больше десяти ему никто не давал. Жил он в гареме и спал в постели у Нефисе. Потому, видно, и не нарастало на нем мясо, кровинки не было в лице. Гурган-хатун сердцем чуяла: нет, не по-матерински привязалась дочь к этому мальчику. Разузнала все, выследила, да не в силах была приструнить дочь и выгнать мальчишку в селямлык. Вспоминая об этом, старуха всякий раз багровела. Вот и теперь, боясь выдать свои мысли, отвела глаза в сторону.

Сёгютские женщины, возглавляемые сестрами Рума, с криками переводили через реку навьюченных животных. Карасу разбивалась в этом месте на четыре рукава, образуя брод, однако всегда была опасность подмочить кованые сундуки, тюки с коврами, килимами, шелковыми тканями.

В тысяча двести девяностом году зима стояла долгая. В горах выпало много снега. Хотя перекочевка на яйлы и затянулась до середины мая, Карасу, как назло, еще была бурной, и женщины, доставлявшие казну Сёгюта под защиту Биледжикской крепости, вот уже много часов не могли переправиться на другую сторону реки. Серебро и золото сёгютцы зарывали в тайниках, и груз, отправлявшийся в крепость, был велик тяжестью, но не ценой.

Гурган-хатун, как и подобает дочери монгольского военачальника, прошедшего во главе полчищ по всему миру, разорившего и разграбившего не одно государство, с презрением глядела на суетившихся туркменских женщин. Кривила губы, не стесняясь высказывать свои чувства.

Керим Джан, исподтишка следивший за ведьмой и догадывавшийся, чего та кривится, пробормотал:

— Ишь, подлая, надулась!

Керим вдруг почувствовал, что ему недостает Мавро. Ночью он не слышал, когда тот вернулся с поста, не видел его и сегодня утром. И устыдился, что, заговорившись с Аслыхан, за всю дорогу ни разу не вспомнил о товарище. К реке он подъехал, чтоб напоить коня, ну а если по правде, то лишь затем, чтоб еще раз увидеть девушку. До Биледжикской крепости добро сопровождали всегда одни женщины, а отряд воинов ждал их возвращения на берегу Карасу. Путь туда и обратно составлял всего четыре фарсаха, но сегодня Кериму казалось, что дорога эта бесконечна и он не увидит больше Аслыхан.

И потому его терзала смутная тревога.

Конь, тяжело дыша, поднял голову от воды, Керим свистнул, и Аслыхан обернулась. Она стояла шагах в сорока, держала за хвост мула и смеялась. Шаровары ее были закатаны выше колен, но все равно намокли. Какой она была тоненькой и слабой, казалось, ее вот-вот подхватит и унесет течением. У Керима невольно сжалось сердце.

Он поискал глазами мать. Баджибей следила недовольным взглядом за сыном и бесстыжей дочерью Каплана Чавуша. Керим поскорей взнуздал коня и, понурый, вернулся к товарищам.

Сопровождать женщин до Карасу, а потом, подождав их возвращения из крепости, до Козпынара, где они должны присоединиться к каравану, идущему на яйлу, было поручено в этом году Орхану. Он взял с собой двоюродного брата Бай Ходжу, Керима и Мавро.

Мавро все еще не было. Но Орхан не спрашивал о нем: очевидно, знал, где он.

Орхан хлопотал около своего любимца Карадумана. В этот год, собираясь в поход на яйлу, он разоделся, будто на праздник, опоясался дедовским оружием. За кушаком торчал брусский кинжал в ножнах, украшенный чеканкой,— подарок шейха Эдебали.

Юноша взрослел, стал обращать внимание на одежду, наряжать себя и коня. Хоть он и не позволяет себе лишнего, но в одежде разборчив, любит покрасоваться, будто петушок. Вот и сегодня вырядился в красные сапожки, шаровары голубого сукна, отделанные синим шнуром, темно-красный плащ на желтой подкладке. Все это досталось ему в наследство от деда Эртогрул-бея. Поверх красной шапки повязал чалму, подражая отцу. Увешанный сверкавшим на солнце дорогим оружием, он и в самом деле походил на гордившегося собой молодого петушка, в любую минуту готового броситься в бой. Бай Ходжа был старше Орхана на четыре года, а выглядел старше на все десять. В строгой простой одежде рядом с братом он походил на рядового пешего ратника. Бай Ходжа предпочитал победам над женщинами славу борца, добытую в состязаниях. О женщинах пренебрежительно говорил: «Бабское мясо для борца что приманка для лис, хуже отравы».

Он догадался, почему Керим так долго поил коня. С презрением спросил:

— Ну что, помог мулла? Благословили тебя бабы?

— Кому помог?

— Брат мой, Орхан, сказал: и бедного коня напоил, и силой любви своей реку укротил.

— Ничего я не говорил, Керим Джан, все он выдумал.

— Правду зовешь выдумкой? Жалко мне, братец, трудов покойного деда нашего Эртогрула. Гляжу я, не сможешь ты достойно держать бейский бунчук.

Керим Джан надел на коня торбу. Орхан, не обращая внимания на подтрунивания Бай Ходжи, затягивал подпруги на Карадумане.

Старый одноглазый мул, которого сейчас переводил Балабан, споткнулся на середине реки. Его чуть не унесло течением, с трудом удалось вытащить на берег, с вьюков ручьём катилась вода.

— Слепой мул чуть не утонул в реке... Ох, и обозлится Гурган-хатун!

Орхан резко обернулся.

— Балабан вел? Ну, пропал теперь мальчишка! Как придем на яйлу, положит его под фалаку Гурган-хатун.

— Что ему фалака? — возразил Бай Ходжа.— Днем — фалака Гурган-хатун, ночью — фалака Джинли Нефисе.

— Постыдись! — оборвал его Орхан, не любивший таких шуток.— Вот услышат Гурган-хатун с Нефисе, тогда узнаешь!

— Уж и слово сказать нельзя? Да что мы — не в Сёгюте, а в диване папы римского? Правды сказать нельзя.

Слова «папы римского» снова напомнили Кериму о Мавро. Хотел было спросить Орхана, да помешала болтовня Бай Ходжи. Прибежала одна из наложниц Дюндара.

— Орхан-бей, Гурган-хатун требует коня — переехать через реку...

Орхан кинулся было за лошадыо, но остановился. Не любил он дядю своего Дюндара, не терпел и спесивую жену его. С жалостью поглядел на Карадумана, будто вынужден был незаслуженно обидеть. Сорвал торбу, взнуздал, протянул поводья девушке. Но тут же устыдился, приказал Кериму:

— Поезжай, возьмешь коня в повод.

Керим обрадовался: снова можно повидать на том берегу Аслыхан.

Когда он подъехал к Гурган-хатун, та взглянула на него, поморщилась и снова уставилась на противоположный берег. Через некоторое время опять кинула на Керима удивленный взгляд, словно только что его заметила.

— Чего тебе?

— Коней прислал Орхан-бей.