Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

— Я одного просила, а он двух прислал. Наврала, что ли, моя вестница или бестолковый Орхан не понял?

— Я переведу вас, Гурган-хатун.

— Ты? Ах ты, неудавшийся мулла! Прочь! — Она свирепо вонзила посох в землю.— Убирайся! — Поглядела на Карадумана, как на старую клячу.— Может, кони Осман-бея не вывезут меня? Подпорка нужна?

Старуха подобрала подол, ловко вскочила в седло. Не оборачиваясь, бросила:

— Верну ваших коней в целости и сохранности. Не бойтесь, река не унесет!

Наложницы прыснули, и это разозлило Керима больше, чем грубость старой ведьмы.

Гурган-хатун сидела в седле с завидной уверенностью, держа посох, будто саблю, и походила на бывалого рубаку. Перейти реку вброд — дело нелегкое: Керим знал, что порой и опытные воины робеют, глядя на стремительное течение Карасу,— не ровен час, голову закружат бурные воды. Позабыв о злости, он с изумлением глядел на Гурган-хатун: «Отчаянная старуха! Может, и не смелее моей матери, но и не трусливей!»

Его конь потянулся было вслед за Карадуманом, но Керим осадил его.

— Стой! Стой, тебе говорят!

Его вдруг разобрал смех: «Эх, посажу одну девушку впереди, другую — сзади и перевезу на ту сторону. Вот уж взбеленится старая колдунья...»

Гурган-хатун послала в обратный путь Балабана, не позволив ему сесть в седло — не из почтения к туркменским беям, а потому, что блюла родовой устав Чингисхана: нельзя рабу садиться на коня. Мальчишка перевел Карадумана за повод. Керим не знал, почему он не сел на коня. Пожалел его, погладил по плечу.

— Спасибо, Балабанчик! Чего не ехал верхом?

Все, кроме домашних Дюндара, звали его Балабанчиком. Первым назвал так мальчонку Осман-бей.

Балабанчик устало улыбнулся. Он был тощ, изможден, но крохотное личико, если приглядеться, удивляло необычной красотой.

— Возьми коней — перевезешь девушек.

Балабанчик оробел, испуганно оглянулся, словно Гурган-хатун могла услышать и напуститься на него.

— Спасибо, Керим Джан! Нельзя. Перевезу их на вьючных.

— Каких вьючных? Они все под грузом.

— Пускай! Разгрузим.

— Потом снова вьючить?

— Перегрузим, спасибо.

Губы его посинели от ледяной воды. В рваных обутках при каждом шаге хлюпала вода. У Керима защемило сердце от жалости к пареньку, от страха перед пленом и рабством,— страха, который постоянно сжимал его сердце с тех пор, как он стал воином. Он понуро вернулся к коновязи.

Орхан и Бай Ходжа забрались на холм в излучине реки. Расстелили бурки. Не в тени сосен, а на солнце — ветер был холодный.

Керим снова надел на коня торбу. Когда он поднялся на холм, товарищи уже лежали, греясь на солнце.

Он спросил про Мавро. Нет, Орхан никуда не посылал его и даже не знал, где он может быть. Во время переездов на яйлу всегда так: стоит подвернуться кому-нибудь под руку, тотчас получишь приказ. Наверно, отец, или кто из дядьев, или мать Орхана, Мал-хатун, за чем-то его послали...

Бай Ходжа, собираясь поспать, закрыл глаза. Но, услышав вопрос Керима, заинтересовался, приподнялся на локте.

— Разве он не ложился ночью? В полночь я сменил этого гяурского сына. Неужто не пришел к вам помогать укладываться?

— К полночи все наши вьюки были уложены. Баджибей сама ушла помогать Орхан-бею.

— Так, значит! — Бай Ходжа переводил взгляд с Орхана на Керима. — Так, приятели... Выходит, этот гяур...

— Перестань называть его гяуром! Какой он тебе гяур? Уже десять дней брат наш — истинный мусульманин.

— Ай-ай! Я от дедов своих мусульманин, а все еще не стал истинным... Еще вчера гяуром был, ни основ ислама не знает, ни чина! Больно легко!.. Даскалос уже столько лет дервиш, а все еще гяур гяуром! Может, назовешь мусульманином и ту громадную скотину, которую водит за собой Кёль Дервиш?

— Если сравнивать, так сравнивай с человеком. Наш Мавро и гяуром был во стократ большим мусульманином, чем дервиш Даскалос. Думай что хочешь, только гяуром его не называй.

— А я говорю, братец, что этот башибузук, если не ложился ночью... значит, в постели у какой-нибудь потаскухи. С тех пор как он из страха перед чертовым Фильятосом стал мусульманином, все сёгютские потаскухи охотятся за ним. Ты один ничего не знаешь. Если бы не боялись Баджибей, давно схватили бы они его у колодца, взвалили бы на спину и утащили. Да коли до этого дошло, значит, прав мулла Яхши: близок конец света...

Орхан посмотрел на Керима.

— Что скажешь, Керим Джан? Можно верить словам этого грубияна? Неужто сбился с пути наш Мавро? Не успев стать мусульманином, взял на душу такой грех...

Керим пытался вспомнить, не заметил ли он чего за Мавро в последнее время. Нет, кажется, Мавро ничего от него не скрывает. Керим поскреб подбородок. Правда, дважды заставал он Мавро с конюшим Дели Балта. А когда возвращались из Иненю и Осман-бей отрядил Мавро охранять пленных вместе с Пир Эльваном, в пути они без конца о чем-то переговаривались, но, стоило им заметить приближение Керима, разговор прекращался. Заслуживает ли это внимания? А если и заслуживает, говорить ли в присутствии Бай Ходжи? Керима вывел из задумчивости голос Орхана.

— Кто это скачет?

Он оглянулся. По сёгютской дороге во весь дух несся всадник. Приставив ладонь к глазам, они пытались разглядеть, кто это, но не могли опознать верхового — слишком было далеко, да и в туче пыли не разберешь. Неизвестный безжалостно нахлестывал лошадь. Впрочем, она никак не походила на вьючную, которую надо подгонять. Наконец они с изумлением опознали во всаднике Мавро. Но конь?! Широкогрудый, с мощным крупом, он, казалось, летел, не касаясь копытами земли.

— Что это с ним?

— Ясное дело! — воскликнул Бай Ходжа.— Разбойничал гяур. Разрушил чей-нибудь очаг, а теперь ноги уносит — чтоб ты сгорел, сукин сын, грабитель!

Мавро подскакал к коновязи и, круто осадив лошадь, приветствовал товарищей. Потом, спрыгнув с седла, обнял лошадь за шею, расцеловал, накрыл ее попоной, надел торбу с овсом и побежал вверх по склону. Он мчался, точно заяц, которого взяли борзые. Когда выскочил на вершину холма, грудь у него вздымалась, как мехи, слова не в состоянии был вымолвить. Подбегая, воздел руки к небу:

— Радуйтесь, друзья! С помощью божьей матери, пресвятой девы Марии, обрели мы нашу рыжую кобылицу.

Орхан с Керимом переглянулись, пытаясь взять в толк, о чем он. Бай Ходжа насмешливо спросил:

— А мы-то тут гадаем, откуда она стала нашей, эта рыжая кобылица? И где ты, Мавро, ее раздобыл?

Мавро был так счастлив, что не заметил насмешки.

— Это наша кобылица... Я ее еще в караван-сарае выкормил — изюмом и фундуком... К удилам и седлу приучил...— Он с гордостью взглянул на кобылицу.— Чистых кровей!.. В день смерти сестры пропала...

— А как же нашлась?

— Сама пришла, братец Бай Ходжа! — без запинки ответил Мавро.— Вижу, идет, волочит поводья.