Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

— Лото-о-с! Где ты, душенька моя?!

Орхан, приложив ладони ко рту, отозвался:

— Не беспокойтесь, матушка Артемиз!.. Мы здесь. Все в порядке.— Он показал вниз по течению.— Ступайте к броду! К броду! — Обернулся к кустам.— А ну, побыстрее!

Лотос вышла, плотно запахнутая в кафтан. Орхан взглянул на нее и даже присвистнул от восхищения. Она, видимо, согрелась. На лице ее появился румянец, и, закусив губу, она с трудом сдерживала смех.

— Ну и выросла ты с тех пор, как мы не видались! — Чуть было не сказал «выше осла», как говорил дед его Эртогрул.— Большая стала ты, Лотос-ханым, и красивая!..

Девушка потупила взор, отвернулась, и он тут же пожалел о сказанном. Не знал, как выйти из положения, беспомощно огляделся, увидел мокрого Карадумана и сразу вспомнил о своих мокрых сапогах, с деланной строгостью приказал:

— Чего стоишь? А ну-ка, стяни!

Лотос не поняла, поглядела на Орхана, потом на его протянутую ногу. Сообразив наконец, чего от нее хотят, нахмурилась, но тут же улыбнулась, словно ей предложили нечто весьма забавное, опустилась на колени. Эти туркмены и впрямь капризны и избалованы, как дети. К тому же неотесаны и спесивы, заставляют своих женщин делать все, что захотят, словно служанок или рабынь...

Вспомнив, что в семьях знатных греков женщинам не принято заниматься подобными делами, Орхан понял, что опять оплошал, и питался неуклюже вывернуться:

— Понимаешь, намокли, не снять никак... Ноги замерзли...

Лотос, улыбаясь, подняла голову. Орхан смешался. Не замечая, что снова прибегает к помощи Карадумана, сказал:

— Конь мокрый! Не оботрешь седло — спину натрет.

Лотос не ответила. Стянула с него сапоги, носки.

— Спасибо, Кувшинка-ханым. Спасибо, госпожа моя! У вас...

Он вдруг умолк. Когда девушка стягивала сапоги, кафтан распахнулся, открыв упругую грудь и бедро. Орхан глядел на нее как завороженный, не в силах произнести ни слова.

Лотос ждала, что он скажет, но Орхан молчал.

Встревоженно осмотревшись, она поняла причину его молчания, Залилась краской, быстро запахнулась.

— Покарай тебя аллах, дикий туркмен! Чтоб тебе провалиться!

Орхан, пытаясь справиться со смущением, пошутил:

— Я, что ли, виноват, Кувшинка-ханым? Не я тебя уронил в воду. А кафтан туркменский — с ним надо быть поосторожнее... И, подбоченившись, как монгол, рассмеялся, став снова взрослым, уверенным в себе. Дрогнувшим от обиды голосом Лотос сказала:

— Чего смешного, бесстыжий туркмен? Тьфу! Заставил меня сапоги и носки снимать, будто в плен взял...

— В плен не в плен, а в воде нашел... У моряков, говорят, закон есть: спасенное добро — твое, как у нас подстреленная дичь. Был тут недавно сотник морской из Айдына, если наврал, я не виноват.

— Будь ты проклят вместе со своим сотником! Чтоб вам обоим в аду гореть!

Подбежала кормилица.

— Небось замерзла, душа моя?.. Ах, ты уже одета! Где взяла?

Лотос пыталась улыбнуться. Опознав туркменский кафтан, матушка Артемиз обернулась к Орхану.

— Молодец, бей! — Обняла девушку, запахнула поплотнее кафтан.— Сейчас прибудут наши сундуки с одеждой... Сейчас...

Орхан, обрадованный, что буря миновала, насвистывая, направился к своему коню.

Глядя на босые ноги юноши, Лотос подумала: «Не дай бог наступит на колючку! Иль змея ужалит!»

Матушка Артемиз вознесла молитву за упокой души Эртогрул-бея и за долгую жизнь Осман-бея и Орхана.

Лотос вдруг разобрал смех.

Когда вьючные лошади, сопровождавшие повозку женщин из Ярхисара, переправились через реку, пострадавшие смогли переодеться.

Керим обтер лошадей. Мавро и Бай Ходжа, срубив небольшое дерево, на скорую руку приспособили его вместо дышла, впрягли лошадей.

Матушка Артемиз чуть не насильно заставила Орхана надеть толстые шерстяные носки, приготовленные для монаха Бенито. Велела снять с повозки навес, а вместо него повесила сушиться мокрое платье.

Из крепости уже возвращались сёгютские женщины, сдавшие добро. Матушка Артемиз и две ее служанки собрались ехать дальше верхом на освободившихся вьючных лошадях, взяв их у сёгютцев. Орхан со своими людьми должен был ждать, пока из крепости вернутся все женщины. Но, подумав, он решил разделиться: оставить Керима и Бай Ходжу дожидаться Аслыхан, а самому с Мавро ехать с уже прибывшими и проводить заодно гречанок. Мавро отдал свою рыжую кобылицу Лотос, сел рядом с возницей. Так они и отправились в Козпынар, где должны были присоединиться к каравану, следовавшему на яйлу: Орхан и Лотос впереди, остальные за ними, растянувшись длинной цепочкой.

Хотя уже была середина мая, но жара еще не наступила, и потому вокруг насколько хватал глаз лежала зеленая степь. Единственная дочь Хрисантоса, властителя Ярхисара, одетая в шелковое небесно-голубое платье, в вязаном розовом платке, среди этой изумрудной зелени казалась удивительным цветком. Она была достойна своего имени. «О аллах, волшебник, что ли, этот поганый Бенито? Откуда он взял такое имя?» Орхан как-то расспросил бродячего монаха-латинянина и узнал, что лотосом называли приворотное любовное зелье, заставлявшее чужеземца забыть о своей родине. Монах сказал также, что в Египте лотосом называли белую лилию. Оттого сызмальства дочь Хрисантоса и прозвали Кувшинкой — по турецкому названию цветка. Услышав впервые это прозвище, девочка рассердилась, да и потом не привыкла к нему. Еще в позапрошлом году, когда было ей десять лет, все хмурилась да злилась. Видно, и сейчас ей это не нравится. Не потому ли задумалась? Он искоса глянул на нее. Лотос была грустна. Отец в ней души не чаял, но Лотос, рано потерявшая мать, как все чувствительные дети, почти никогда не смеялась, не резвилась.

Навевая мягкую печаль, далеко по степи разносился нежный перезвон колокольцев, висевших на шее впряженных в повозку лошадей.

Орхану вдруг снова стало жаль девушку. Желая отвлечь ее от грустных мыслей, он, нарушив тягостное молчание, тихонько спросил:

— Отчего понесли ваши кони? Не привычны к упряжи?

— Кони? — Лотос грустно улыбнулась.— Нет. Из-за кустов взлетел аист со змеей в клюве...

— Все ясно! Лошади чуют змею, вот и испугались...— Он помолчал, словно подыскивая слова для нового вопроса.— А почему вчера не заехали в Сёгют? Прежде ведь не останавливались в Биледжике?

Девушка смутилась, пристально посмотрела на Орхана: «Нет, наверное, он спросил просто так» — и успокоилась. Значит, слух еще не дошел, и здесь не знают, что властитель Биледжика сеньор Руманос просил ее в жены, а отец, памятую, как он силен и богат, дал согласие.

По словам самого Руманоса, ему было сорок четыре года, но на самом деле давно перевалило за пятьдесят. Выглядел он стариком, но испытывал слабость к молоденьким девушкам. Лотос подумала было, что отец шутит, однако, поняв, что он говорит серьезно, пришла в отчаяние. «Сватают за старика только потому, что я сирота!» — с горечью решила она. Потом рассудила, нет, она не права, ведь отец, жалеючи Лотос, так и не женился после смерти матери. Обида прошла, но горечь одиночества, беззащитной сиротской доли осталась. На все предложения властителя Биледжика она ответила презрительным отказом. Отец умолял ее в последний раз съездить к Руманосу, взглянуть на него по-иному. Вопреки желанию Лотос согласилась, не могла сказать отцу: «Напрасно просишь. Страшно подумать, будто замуж за тебя иду».