Всеволод Соловьев - Гений

Жили мы въ деревнѣ богато. Это старое родовое имѣніе. Огромный домъ, много прислуги, у меня всегда было по двѣ гувернантки. Только никто никогда не ласкалъ меня, поймите! Сначала, конечно, я не могла понимать этого. Ну, а потомъ, потомъ — поняла, и это такъ навсегда и легло на меня. Я много думала, хотя и глупыя у меня были мысли, нотому-что я мало что знала, почти ничего не видала… а думала много, по цѣлымъ днямъ. Большой я стала рано, то-есть, по крайней мѣрѣ, такъ понимала себя…

У насъ въ домѣ огромная дѣдушкина библіотека. Онъ былъ большой любитель книгъ, особенно французскихъ, да и отъ прадѣда много осталось старинныхъ книгъ, съ конца восемнадцатаго вѣка. И вотъ, съ шестнадцати лѣтъ, эта библіотека стала моимъ единственнымъ сокровищемъ. Да и что-бы я дѣлала, если бъ не читала, скучно было-бы. Къ намъ почти никто не пріѣзжалъ въ деревню. Бабушка по зимамъ стала меня возить въ Н., мѣсяца на три. Но, несмотря на то, что она меня хотѣла тамъ веселить, мнѣ въ городѣ всегда бывало гораздо скучнѣе и все хотѣлось опять домой, въ деревню, въ библіотеку. Каждая книга давала мнѣ жизнь, свою жизнь, не похожую ни на что, видѣнное мною вокругъ себя. Но вотъ, этому два года, со мною случился переворотъ: я вдругъ разлюбила книги, надоѣли онѣ мнѣ. Многое было прочитано, но многое еще оставалось. Наконецъ, вѣдь, я могла выписывать новыя книги. Но я ихъ совсѣмъ разлюбила. Каждая книга казалась мнѣ скучной. Я по цѣлымъ днямъ бродила изъ угла въ уголъ, ничего не дѣлая, а то уходила въ большой старый садъ, и сама не замѣчала, куда иду, гдѣ я. Очнусь- и вижу, что зашла Богъ знаетъ куда. Мыслей нѣтъ, а тоска давитъ, и не могу я никуда отъ нея дѣваться!

Въ городъ пріѣхали, еще тошнѣе стало. На вечеръ повезетъ бабушка, знакомые пріѣдутъ, въ театрѣ мы, — ничто меня не интересуетъ. Недостаетъ мнѣ чего-то, да такъ недостаетъ, будто воздуха нѣтъ, будто дышать нечѣмъ…

Наконецъ, я поняла чего мнѣ недостаетъ, понимаете и вы, вы скажете: любви. Ну да, конечно, любви. Только какой! Не влюбленности, нѣтъ, увѣряю васъ. Все это казалось мнѣ пошлымъ, ничтожнымъ. Нѣтъ, мнѣ хотѣлось найти человѣка, котораго-бы я могла поддержать, спасти, отогрѣть. Вотъ какой любви мнѣ хотѣлось! Вѣдь, меня никто никогда не ласкалъ, ня баловалъ, не любилъ, и я сама никого не любила. А между тѣмъ во мнѣ было много любви. Когда я поняла это, только объ этомъ и стала думать. И вспомнилось мнѣ все, что я давно и недавно читала. Вспоминались мнѣ всѣ тѣ романы, гдѣ именно женщина спасала своей любовью мужчину, поднимала его, была ему вѣрной, надежной опорой, окрыляла его талантъ. Этотъ человѣкъ, который-бы погибъ безъ нея, вѣдь онъ дѣлался почти ея созданіемъ, Всѣ его способности, его творчество, плодотворное творчество, становилось дѣломъ ея рукъ. Его успѣхъ былъ ея успѣхомъ, и она могла законно гордиться имъ!.. Но гдѣ-же мнѣ было найти такого человѣка?.. Я почти никого не знала. А кого знала въ нашей глуши, да въ Н., все это было совсѣмъ не то…

И вотъ когда мы въ послѣдній разъ пріѣхали въ городъ, я у знакомыхъ на вечерѣ встрѣтила его. Его въ Н. во многихъ домахъ принимали. Сразу онъ мнѣ очень не понравился, но потомъ вышло такъ, что завязался интересный разговоръ. Я сама затронула то, что меня интересовало, что наполняло меня всю. Тогда, на моихъ глазахъ, онъ вдругъ совсѣмъ преобразился. Если-бы вы знали, какъ горячо онъ говорилъ! Я вслушивалась въ каждое его слово. Потомъ всю ночь не могла заснуть, все думала, думала. Потомъ я еще разъ съ нимъ встрѣтилась, и скоро я поняла, что онъ именно и есть тотъ глубоко несчастный, талантливый человѣкъ, талантъ котораго остается непонятнымъ и гибнетъ потому, что никто не приходитъ къ нему на помощь, потому что нѣтъ рядомъ съ нимъ женщины, чтобы любить его, поддержать, поднять на ту высоту, какой можетъ достигнуть его талантъ, если будутъ благопріятныя условія для его развитія…

Она боязливо и вопросительно взглянула на меня.

— Вы не говорите, что это дѣланно, что это фантазія одна?

— Вы видите, что я только васъ слушаю съ большимъ интересомъ и участіемъ.

Она продолжала:

— Мы съ нимъ встрѣчались часто, потому что я этого хотѣла, потому что я искала этихъ встрѣчъ. Конечно, онъ очень скоро замѣтилъ чувство, которое меня влекло къ нему…

— Но вы, видали его на сценѣ? — вырвалось у меня.

— Я видѣла его всего одинъ разъ. И вотъ этотъ-то вечеръ совсѣмъ ясно показалъ мнѣ, до чего онъ несчастливъ, до чего нуждаются, и онъ, и его талантъ, въ спасеніи. Давали «Гамлета». Если-бы знали вы только какими исполнителями онъ былъ окруженъ! Это былъ одинъ ужасъ! И, вѣдь, правду сказалъ онъ сегодня, что дурная игра сотоварищей портитъ игру самаго талантливаго артиста, уничтожаетъ впечатлѣніе. Все это онъ выяснилъ мнѣ, и я, конечно, видѣла, что онъ правъ. Онъ не въ своей сферѣ. Вотъ тогда, въ тотъ день, мы много, долго говорили о путешествіи его по Россіи, о томъ, что онъ долженъ быть свободенъ, но связанъ ни съ какой антрепризой… Тогда и зародилась мысль объ этихъ conférences. Я видѣла недюжинный, самобытный талантъ, а обстоятельства, среда его губитъ! Дать ему возможность выбиться изъ нужды, чтобы ему не надо было подчиняться какому-нибудь грубому антрепренеру, унижать себя игрою съ послѣдними бездарностями, и онъ будетъ спасенъ, будетъ служить искусству. Да и талантъ получитъ, наконецъ, награду!..

Я видѣла, конечно, что онъ ужъ не молодой человѣкъ, что все, что было съ нимъ прежде, не могло на немъ не отразиться. Но тутъ была для меня опять задача: заставить его забыть все прошлое, возвысить его…

Она остановилась, и неожиданныя мною рыданія вырвались изъ ея груди. Я не зналъ, что и дѣлать. Но она сама, такъ-же быстро, отерла глаза и прошептала:

— Ахъ… эти нервы! не смущайтесь… вотъ и прошло… Да… что я говорила? Да, послѣ «Гамлета» у него было какое-то очень непріятное объясненіе съ антрепренеромъ, и онъ съ нимъ разстался. Потомъ нѣкоторое время я его совсѣмъ не видала, хоть и старалась увидать. Потомъ я его встрѣтила… только какого! — отрепаннаго, блѣднаго… Онъ долго ничего не хотѣлъ мнѣ говорить, наконецъ, во всемъ признался… въ своей нищетѣ, ужасномъ положеніи… Его надо было спасти… Я нашла то, къ чему стремилась — достойную цѣль жизни. Тогда мнѣ ничего больше не надо было… Я чувствовала себя счастливой… Я думала только о немъ… Черезъ мѣсяцъ мнѣ минулъ двадцать одинъ годъ, я стала совершеннолѣтней. У меня въ рукахъ были тридцать тысячъ, оставленныя мнѣ отцомъ… Я убѣжала съ нимъ… мы обвѣнчались… этому на дняхъ годъ… и вы видите, — упавшимъ голосомъ закончила она:- я ничего не достигла, ничего не сумѣла сдѣлать… я сказалась слабой, непригодной для своей задачи…

Я былъ совсѣмъ разстроенъ, и меня начинало одолѣвать то нервное раздраженіе, мучительно возрастающее съ каждой секундой, отъ котораго я и пріѣхалъ сюда лѣчиться. Меня такъ и охватило возмущеніе противъ этого, храпѣвшаго въ сосѣдней комнатѣ, пьянаго «генія».