Евгений Салиас - Свадебный бунт

Послѣ похода русскихъ войскъ на крымскаго хана или на калмыковъ и киргизовъ и погрома ихъ, весь край и городъ переполнялись всякой всячиной, дорогой и дешевой, въ полномъ изобиліи. Все, отъ глинянаго горшка и шкурки мѣха, до дорогой пистоли и булатнаго ятагана, отъ табуна коней до золотого ожерелья, отъ стада барановъ курдюковъ или верблюдовъ до сотенной толпы уведенныхъ въ плѣнъ женщинъ и дѣтей ради продажи за грошъ въ рабство, — весь этотъ награбленный движимый и живой товаръ носилъ общее названіе «погромнаго ясыря».

Умный монахъ вѣрно понялъ Пожарскаго. Хорошій кремлевскій полковникъ, дѣятельный, распорядительный и строгій, сдѣлался бы кровопійцей и людоѣдомъ ради своего ненасытнаго корыстолюбія, попавъ на мѣсто властителя всего богатаго края. Только однажды въ году тратился полковникъ, скрѣпя сердце, накупалъ всякихъ сластей, доставалъ изъ подваловъ и кладовыхъ разнаго вина и всякой провизіи… Это бывало въ день его рожденія.

— Сія есть неукоснительная должность всякаго человѣка праздновать день сей со своими благопріятелями и угощать своихъ добродѣевъ, — говорилъ Пожарскій, какъ бы оправдываясь предъ своей совѣстью скряги и смягчая чувство жалости ко всему гостями уничтоженному, безполезно съѣденному и зря вынитому.

— А потому собственно должно сей день праздновать, — разсуждалъ, вздыхая, Пожарскій:- что если бы ты, человѣкъ, не родился на свѣтъ Божій, то ничего бы и не пріобрѣлъ. Былъ бы неимущъ, ибо самъ не былъ бы.

Это философское разсужденіе собственнаго сочиненія скряга-хозяинъ буквально изъ году въ годъ повторялъ своимъ гостямъ, убѣдительно сзывая ихъ къ себѣ на пированіе. Теперь онъ то же самое объявилъ гостямъ, когда всѣ съѣхались.

Въ числѣ полсотни лицъ, прибывшихъ въ полковнику, находились, конечно, и всѣ власти. На почетномъ мѣстѣ сидѣлъ митрополитъ Сампсонъ, уже дряхлый старикъ, добродущный, слегка подслѣповатый, по природѣ глуповатый, но, тѣмъ не менѣе, въ пору зрѣлыхъ лѣтъ извѣстный своей плутоватостью. Говорили, что митрополитъ, будучи еще архимандритомъ, плутнями своими навлекъ на себя гнѣвъ даже тишавшаго царя Алексѣя Михайловича и былъ удаленъ съ царскихъ глазъ. Вслѣдъ за митрополитомъ верхомъ на пѣгенькой лашадкѣ пріѣхалъ недавній временный житель Астрахани, игуменъ Дашковъ, строитель новаго Троицкаго монастыря.

Возлѣ Сампсона сидѣлъ и отдувался и отъ жары, и отъ невольнаго передвиженія, въ гости тучный добрякъ Тимоѳей Ивановичъ. Здѣсь же, въ числѣ именитыхъ посадскихъ людей, былъ и «законникъ» Кисельниковъ. Онъ держался съ достоинствомъ, обращался вѣжливо и предупредительно со всѣми, но, все-таки, слѣдилъ за тѣмъ, чтобы ему не наступали на ногу. Охотникамъ намекнуть посадскому богатому человѣку, явившемуся сюда гостемъ, на пословицу: «не въ свои сани не садись», Кисельниковъ напоминалъ нѣчто подобное пословицѣ: «мала птичка, да ноготокъ востеръ». Онъ умѣлъ такъ отрѣзать, что шутникъ уже второй разъ не пробовалъ соваться съ своею вольностью. Причина, по которой посадскій очутился въ средѣ именитыхъ гостей и властей, была простая и всѣмъ даже извѣстная. Полковникъ былъ долженъ Кисельникову нѣсколько сотенъ рублей. Но, кромѣ того, что было еще никому неизвѣстно, даже самому Кисельникову, полковникъ собирался еще призанять нѣсколько сотенъ. И Кисельниковъ, человѣкъ очень богатый, а отъ природы щедрый, конечно, съ удовольствіемъ и радостью готовъ былъ въ подобномъ случаѣ размахнуться особенно широко, къ полному удовольствію полковника. На это были у него свои важныя причины, никому неизвѣстныя, кромѣ жены его. Богачъ посадскій имѣлъ свою слабость, свой грѣхъ, какъ и Пожарскій. Если этотъ былъ корыстолюбивъ до страсти, то посадскій, человѣкъ темнаго происхожденія, былъ честолюбивъ до страсти.

У честолюбца была дочь, очень неказистая, по имени Маремьяна… У корыстолюбца былъ дальній племянникъ, офицеръ Московскаго полка Палаузовъ… Посадскому человѣку уже давно мерещилось, какъ въ одно прекрасное утро хорошо бы могли зажить въ его домѣ дочь съ зятемъ, а потомъ внучата по фамиліи Палаузовы, по званію офицерскія, а не посадскія дѣти. Молодой родственникъ должника уже бывалъ часто въ домѣ Кисельникова. А барыня Пожарскаго, полковничиха, бывала въ гостяхъ у посадской жены Кисельниковой, и женщины ладили втихомолку сватовство для сочетанія безъалтыннаго офицерства съ зажиточнымъ посадствомъ.

— Чѣмъ посадская — не дѣвица? Все у ней, что требуется дѣвицѣ,- есть, — говорила одна сторона.

— Офицерское званіе великое дѣло, но на его поддержаніе — иждивеніе требуется! — говорила другая сторона.

Кисельниковъ не зѣвалъ и давалъ деньги взаймы, но по мелочамъ, самой полковничихѣ, и ждалъ, высматривая зорко, что будетъ? «Клюнетъ рыба или сожретъ червячка и вильнетъ на дно!»

Въ этотъ день намѣченный посадскимъ женихъ для неказистой Маряши былъ тутъ же въ числѣ гостей.

— Кафтанъ-то на тебѣ, милый человѣкъ, совсѣмъ не праздничный. Да и сапоги хлѣба просятъ, — соображалъ Кисельниковъ, оглядывая небогатаго офицера. — Поженились бы вы — я тебѣ двѣ пары платья состроилъ бы хоть до вѣнца. Съ кармазиномъ бы состроилъ!

Умный, разсудительный и степенный Кисельниковъ потому намѣтилъ себѣ въ зятья Палаузова, что видѣлъ ясно въ немъ особенное добронравіе и добродушіе.

— Этотъ драться не будетъ съ женой и меня въ уваженіи соблюдетъ, — рѣшилъ онъ.

Кромѣ того, въ числѣ разныхъ гостей всякаго званія и состоянія были тутъ еще двѣ сомнительныя личности; первый, хорошо и давно всѣмъ знакомый, даже пріятель, нѣкто Осипъ Осиповичъ Гроднеръ, съ острымъ лицомъ, длиннымъ носомъ, клинообразной бородой, черный какъ смоль и съ буклями на вискахъ — сказывался нѣмцемъ. Второй — недавно допущенный въ общество властителей и офицеровъ церковный староста, князь Макаръ Ивановичъ Бодукчеевъ, который еще за шесть мѣсяцевъ предъ тѣмъ былъ магометаниномъ и простымъ слободскимъ татариномъ по имени Гильдей Завтылъ Бодукчей. Явился онъ въ Астрахань чуть не босикомъ нѣсколько лѣтъ назадъ, изъ Ногайскихъ степей, никуда не показывался и княземъ не назывался. Но къ недавнему его преображенію всѣ уже успѣли привыкнуть.

Сомнительный нѣмецъ былъ теперь съ большими деньгами, нажитыми на глазахъ у всѣхъ, — но какъ, никто не зналъ. Сомнительный князь и церковный староста былъ теперь богачъ по простымъ и законнымъ причинамъ, такъ какъ на его родинѣ умеръ какой-то дядя и оставилъ ему большое наслѣдство, за которымъ Бодукчей съѣздилъ въ Ногайскую степь, но едва не оставилъ тамъ своей шкуры отъ членовредительнаго пріема, сдѣланнаго ему тамошними родственниками, съ которыми пришлось дѣлить наслѣдство.

Здѣсь же былъ, наконецъ, извѣстный ватажникъ Климъ Егоровичъ Ананьевъ, но держался смирно въ уголкѣ и даже виду не показывалъ, что онъ въ гости пріѣхалъ.