Агилета - Святая с темным прошлым

Офицер тем временем приблизился и склонился в красивом поклоне. Росту был он среднего, а сложения – плотного, однако двигался чрезвычайно грациозно и тем напоминал лицедеев, что Василиса первый и последний раз в жизни видела в день батюшкиной кончины.

– Здравствуй… пустынница! – произнес он с улыбкой.

– Здравствуйте, ваше благородие! – еле выговорила Василиса сухими, как песок, губами.

Жгучий стыд объял ее, впервые за все это время. Донельзя устыдилась того, чего не стыдилась прежде: черных от пыли обмоток у себя на ногах, изношенной рубахи с оторванными выше локтя рукавами и еще того, что с самой масленицы не гляделась она в зеркало.

– Вижу, правду говорили наши гарнизонные дамы, – продолжал офицер. Ласковый был у него взгляд и веселый.

– Что же они говорили?

– Что объявилась в горах отшельница самой праведной и строгой жизни.

Внешне был офицер почтителен, но мягкие, упругие губы его так и готовы были дрогнуть в улыбке, будто не верил он ни единому слову, которое произносил.

– Да я не то чтобы отшельница… – пробормотала Василиса.

– Кто же ты?

– Вот живу тут по милости Божьей, – уклонилась девушка от ответа.

Офицер промолчал, но можно было биться об заклад, что про себя он подумал: «Любопытно!»

– И каково тебе тут живется? – спросил он чуть погодя. – Чем питаешься? Поди, акридами и диким медом [4]?

– Если б медом! – с горечью вырвалось у Василисы. Голод, на время притихший, вновь дал о себе знать.

Офицер посерьезнел. Окинул внимательным взглядом убогую пещеру, истонченное долгим постом Василисино лицо и руки, на которых видна была каждая жилка.

– Жаль, припасов никаких я с собой не взял! – сказал он. – Ну да ничего: поедешь со мной. Наш полк стоит в Ахтиарской бухте, отсюда не далеко. Там тебя накормим, приют дадим.

Василиса покачала головой.

– Что так? – удивленно поднял брови офицер, не привыкший, по-видимому, встречать отказ.

– Здесь у меня приют, – тихо ответила Василиса.

– Здесь еды никакой не сыскать.

– Не хлебом единым, – уважительно, но твердо ответила Василиса.

– Но ты же совсем одна, без защиты.

– Не одна я: ангел мой хранитель здесь незримо предстоит. До сих пор он от меня беду отводил.

Офицер пожал плечами:

– Не пойму я тебя что-то! Говоришь, не отшельница, а к людям не идешь. Или ты меня боишься?

Василиса покачала головой:

– Не вас я боюсь, греха боюсь.

Озадаченно молчал офицер, сохраняя для видимости на губах усмешку. Молчала и Василиса, хоть душа у нее в те мгновения и дрожала, точно земля, по которой марширует полк солдат.

– Откуда же ты взялась такая? – вновь заговорил офицер, глядя на нее с пристальным интересом.

– Да вон с той дороги, – Василиса махнула в ее сторону рукой.

– А на дороге как очутилась?

Привычка повелевать явственно читалась в том тоне, каким он задавал вопросы, и Василиса на время тревожно замкнула душу.

– По случаю, – невиннейшим голосом объявила она.

Офицер покачал головой:

– С тобой говорить – что крепость штурмовать.

Василиса опустила глаза, кровь бросилась ей в лицо.

– Какая ж я крепость супротив вас, – произнесла она тихо.

Выжидательная тишина разлилась между ними, как река в половодье, и ни один не решался начать к другому переправу.

– А правду ли говорят, – спросил вдруг офицер, внимательно изучая Василису взглядом, – что ты наставления мудрые даешь?

– О чем меня спросят, о том скажу, что знаю, – вновь ускользнула от прямого ответа девушка.

– Много ли ты знаешь в твои-то годы?

– Много не много, а ответить хватает.

– Дай тогда и я спрошу, – улыбнулся офицер на вид безмятежно, но (сие очевидно было для Василисы) с внутренним напряжением. – Чего мне, по-твоему, остерегаться следует? Только не говори, что вражеской пули! – насмешливо добавил он.

– Ну, от пули на войне не уберечься, – медленно проговорила Василиса, не нащупывая ни единой незримой нити, что тянулась бы от него и за которую можно было бы ухватиться. Но тут вдруг опять кольнуло ее воспоминание: ни дать ни взять, актер перед ней стоит! Та же приятственная маска на лице и тщательно скрываемая под этой маской душа. И, против воли, вырвалось у нее:

– От лицедейства одна беда, ваше благородие! Оно невесть до чего довести может!

Каменно-неживым стало на миг лицо офицера, как если бы девушка предрекла ему скорую смерть. Но тут же он вновь овладел собой и улыбнулся «пустыннице» с дружелюбным высокомерием:

– До чего же оно довести может?

– Да вот… до Таврической области, – печально ответила Василиса, вспоминая свой путь.

На сей раз офицер ничем себя не выдал, и лицо его продолжало сохранять прежнее выражение. Но, судя по тому, как медленно произносил он следующие слова, потрясение его было велико:

– Не пойму я, о чем ты толкуешь! Разве ж я актер?

Василиса отвела взгляд. Слово «нет» по каким-то неведомым ей причинам застревало в горле.

– Что ж, и на том спасибо! – сказал офицер с напряженной улыбкой. – Буду знать, что на театре мне не место!

Неожиданно резко повернувшись, зашагал он вниз по тропе. Василиса подалась было за ним, но, смирив себя, замерла, дыша глубоко и мучительно.

Через несколько шагов офицер, принудив себя к вежливости, остановился и обернулся:

– Ну, бывай здорова, пустынница! Молись за раба Божьего Михаила! – попрощался он с ней без малейшего тепла в голосе.

Василиса молча кивнула, не сводя с него взгляда и с ужасом и восторгом ощущая, как рвет свои путы стреноженная ее душа и устремляется в неведомое доселе чувство, как в чистое поле.

Неистребимо человеческое желание заглянуть в собственное будущее, что бы оно ни сулило! Всячески осуждая гадание и ворожбу, Церковь, тем не менее, признает, что люди особой духовной прозорливости, именуемые старцами, способны не только дать человеку, пусть и впервые представшему перед ними, верное наставление, но и предсказать его судьбу. Посему поток желающих получить совет и предсказание из достойных уст не иссякает с древнейших времен и по сей день.

Старцы – практически всегда монахи либо отшельники, как правило, люди не молодые, хотя последнее не является обязательным условием. Как знать, в каком возрасте человек стяжает духовные дары? Так что молодость Василисы не отпугивала тех, кто поднимался к ее пещере, а сомнений в ее исключительности у гостей не возникало. Вдумайтесь: в том мире, где каждый стоит на строго определенном месте сообразно сословию и полу, девушка, ведущая монашеский образ жизни в одиночку, практически в чужой стране, не могла не восприниматься как уникальное явление.

Уникальность ее была очевидна не только для женщин, но и для того единственного мужчины, что посетил Василису в ее уединении. И вот почему.