Агилета - Святая с темным прошлым

Истинно и то, что исцелению Кутузова поражались современники, а в особенности очевидцы его ранения. Вскоре после боя под Алуштой князь Долгоруков в своем отчете государыне-императрице писал следующее: «Ранены: Московского легиона подполковник Голенищев-Кутузов, приведший гренадерский свой баталион, из новых и молодых людей состоящий, до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат. Сей штаб-офицер получил рану пулею, которая, ударивши его между глазу и виска, вышла на пролет в том же месте на другой стороне лица». Донесение датировано 28-ым июля, когда Долгоруков еще не подозревал, что Михайла Ларионович останется в живых, а потому так восхвалял его заслуги, так как если бы произносил надгробную речь.

И действительно, почти невозможно поверить в то, что человек с головой, простреленной навылет, способен вернуться к жизни. Турецкая пуля ударила Кутузова в левый висок за скуловой костью, проломив клиновидную и сокрушив на своем пути внутри черепа решетчатую кость, но вряд ли задев слезную. Проложив себе кровавую дорогу в том весьма узком пространстве, что отделяет заднюю часть глазного яблока от головного мозга, пуля вылетела за правой скуловой костью, вновь разнеся в осколки клиновидную. Каким чудом не был задет зрительный нерв, лежавший прямо у нее на пути, прошла ли пуля чуть выше или (скорее всего) чуть ниже него, остается загадкой. Ведь на портретах Кутузова, даже на первом из них, написанном всего через год с небольшим после ранения, мы не увидим шрамов на висках – живописцы благоразумно изображали полководца таким, каким он сам предпочел бы себя увидеть.

Трудно судить о том, каким был калибр поразившей Кутузова пули, но явно он был куда крупнее, чем у пуль современных. Если же предположить, что калибр турецких пуль едва ли сильно отличался от тех, что вылетали из ружей русских солдат в 70-е годы XVIII века, то голову офицера пробурил раскаленный свинцовый шарик диаметром от 16 до 18 мм [34]. Расстояние же между задней частью глазного яблока и головным мозгом взрослого человека в височной области равняется примерно 25 мм. Следовательно, стоило турецкой пуле отклониться хоть на волосок от пройденного ею пути, последствия были бы фатальны. Отклонись пуля вправо и порази она мозг, Кутузова неминуемо ждала бы смерть. Отклонись она влево и задень глаз – слепота. Однако, презрев все законы вероятности, выстрел турецкого янычара оставил русского офицера живым и зрячим.

Чудо? Да, несомненно, чудо! Но чудеса не так редки в жизни, как принято считать. И главное из них – чудо любви – совершается ежедневно и ежечасно в миллионах человеческих сердец по всей земле. Вершилось оно в момент выстрела и в сердце Василисы. И одному Богу известно, что именно избавило Михайлу Ларионовича от смерти – редчайшее стечение благоприятных обстоятельств или идущая из глубины сердца молитва к его Творцу.

«…Увидев, что душа его вернулась в тело, испытала я то же чувство, что и годы спустя, когда, после долгого и мучительного разрешения от бремени положили мне на руки живое дитя…»

Он открыл глаза и оказался в темноте. Тьма облепляла его, пугающая, непроницаемая, не позволяющая поверить в то, что солнце и луна поочередно проливают свой свет над миром. Но мало-помалу из мрака проступило лицо – знакомый нежный овал, обрамленный светлыми косами. Глаза у девушки были сомкнуты как у спящей или мертвой. Он узнал ее и с надеждой позвал:

– Пустынница!

Никаких других имен не приходило на ум.

Глаза распахнулись, как по команде. В них тут же зажглось столько огней – изумления, восторга, любви – что он не выдержал и смежил веки.

– Мы с тобой на том или на этом свете? – прошептал он, не имея сил говорить в полный голос.

Ответом был странный звук, похожий не то на всхлип, не то на хохот.

– Все же где? – настаивал он, чувствуя, что стремительно слабеет от мгновенно разгоревшейся боли в голове и вот-вот вновь провалится в беспамятство.

– Для меня один свет – там, где вы! – успело зацепиться за край его мутнеющего сознания, так и оставляя непроясненным, жив он все-таки или нет.

А Василиса смотрела на него, неподвижного, обессиленного, но уже перешагнувшего тот рубеж, где смерть могла бы до него дотянуться, и до боли хотелось ей обвить его голову руками и склониться над ней, заслоняя от всего мира, как заслоняют от ветра едва занявшийся огонек. Она прилегла рядом с ним на потертый татарский ковер и изогнула руку так, что та почти касалась его бинтов. На руку опустила голову и, чувствуя, как наполняются слезами глаза, долго нежила взглядом его лицо, обескровленное и высушенное долгим бесчувствием и воздержанием от пищи. И не было на свете женщины счастливее ее в те минуты.

До сих пор никаких признаков того, что сознание к нему вернулось, Михайла Ларионович не подавал. Лежал недвижно и беззвучно, и лишь дыханием напоминал о том, что жив. В ту воду, которой Василиса поила его беспрестанно, она несколько раз в день подмешивала мед, чтобы хоть как-то поддержать его силы (как поступала и со всеми другими ранеными, что не могли принимать пищу), но не знала наверняка, принесут ли ее усилия какие-нибудь плоды. Тем более, что ежедневно с отчаяньем наблюдала, как умирает то один, то другой из вверенных ее попечению солдат.

Когда закончился бой (а закончился он полным разгромом десанта и бегством турок на корабли), стало очевидно, что некоторые из солдат и офицеров ранены столь тяжело, что везти их обратно, в расположение своей части нет никакой возможности. Не сегодня-завтра Богу душу отдадут – что ж мучить их понапрасну страшной тряской на жаре? (Кутузова и вовсе уже причисляли к покойникам и готовились сообщать родным о его кончине.) А потому всех, кого сочли безнадежным, решено было оставить в деревне Шумлы, в доме одного из зажиточных татар, где нашлось достаточно места, чтобы разместить дюжину человек. Татарину вменили в обязанность обеспечивать всех едой, питьем и прочим, что потребуется, и припугнули, что, вернувшись через две недели, спросят с него со всей строгостью. А с ранеными оставили Василису по ее собственной просьбе и потому, что так представлялось разумнее всего: никакого врачебного искусства умирающим уже не требовалось, одно добросердечие и терпеливый уход до их последнего вздоха.

За ту неделю с лишним, что Кутузов блуждал между жизнью и смертью, умерло семеро солдат. Еще трое скончались в те несколько дней, что он провел в тяжелом сне, лишь ненадолго обретая ясность сознания. И в итоге на исходе второй недели после боя они с Василисой остались вдвоем в опустевшей горнице, и веря и не веря в то, что судьба рассудила именно так: ему – воскреснуть, а ей – быть с ним денно и нощно наедине словно бы она уже сподобилась стать его супругой.