Агилета - Святая с темным прошлым

«… По-видимому, враг впущен в Москву. Я рапортов с 29 августа по сие число от князя Кутузова не имею, но по письму от графа Ростопчина от 1-го сентября извещен Я, что князь Кутузов намерен оставить с армиею Москву. Причина сей непонятной решимости остается мне совершенно сокровенна, и Я не знаю, стыд ли России она принесет, или имеет предметом уловить врага в сети…»

Император был далеко не единственным, у кого волосы шевелились на голове от вестей, доходящих из армии. Несколькими днями ранее Мария Петровна Дохтурова, жена одного из кутузовских военачальников, пробежав глазами письмо мужа, почувствовала слабость в коленях. Дмитрий Сергеевич писал ей:

«… Я, слава Богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по сю сторону столицы. Я прилагаю все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу; Беннигсен был того же мнения, он делал, что мог, чтобы уверить, что единственным средством не уступать столицы было бы встретить неприятеля и сразиться с ним. Но это отважное мнение не могло подействовать на этих малодушных людей: мы отступили через город. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя! Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами, по-видимому, тяготеет кара Божья.

Я полагаю, что мы пойдем по Калужской дороге, но я боюсь, чтобы соседство Москвы не было для вас опасно; любезный друг, если возможно, то переберитесь несколько далее…»

Прерывисто дыша, Мария Петровна опустила письмо. Боже! И сие допустил Кутузов, всегда имевший репутацию храбреца! Спешно кликнув горничную, госпожа Дохтурова велела ей немедля укладывать вещи.

На следующий день после пришедшего с Тульской дороги доноса Ростопчина, Александр с содроганием вскрыл только что доставленный пакет, содержащий рапорт самого Кутузова. Перед тем, как прочесть его, он вынужден был сделать столь глубокий вдох, как если бы собирался нырнуть на глубину:

«… После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26-го числа августа, сражения должен я был оставить позицию при Бородине. После сражения того армия была приведена в крайнее расстройство. В таком истощении сил приближались мы к Москве, и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностию принять неприятеля.

Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение на Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные.

Хотя не отвергаю того, что занятие столицы было раною чувствительнейшею, но теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердой ногою могу ожидать неприятеля. И пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества…»

Александр прислонился к стене, прикрыл глаза и покачал головой, как если бы отказываясь верить в происходящее. И впервые в жизни послал горький упрек своей царственной бабушке, ос ы павшей орденами и поднявшей к столь высоким должностям этого… Нет, он не мог подобрать и бранных слов, чтобы в полной мере выразить все, что думал о фельдмаршале Кутузове!

Если Александр ограничивался чтением писем и горькими раздумьями, то офицеры кутузовской армии, не тратя слов на возмущение действиями фельдмаршала, переходили сразу к делу. Да так решительно, что главнокомандующий вынужден был написать атаману Войска Донского, Матвею Платову, следующее:

«… Известился я, будто командиры полков Войска Донского при армии заболели почти все. Таковое известие не могло меня не оскорбить, и я обращаюсь к Вашему Высокопревосходительству с просьбою уведомить меня без отлагательства о причине странного сего случая. Если известие, ко мне дошедшее, справедливо, в таком разе я обязан буду довести о сем до сведения Государя Императора, меж тем не упущу и мер принять, какие высочайшая власть предоставляет мне по долгу службы… »

Все против него! Не говоря уже о французах… Приближенный Наполеона, генерал Арман Луи де Коленкур в эти дни насмешливо писал:

«…Кутузов обманул петербургский двор, общественное мнение и московскую администрацию. Считали, что он одерживает победы. Внезапная эвакуация Москвы разорит русское дворянство и принудит правительство к миру. Дворянство взбешено против Кутузова и против Ростопчина, которые усыпили его лживыми успокоениями…»

И счастье еще, что всеобщее возмущение направлено против него одного, а не против возглавляемой им армии! В день оставления Москвы жители города так встречали солдат, вступающих в столицу, чтобы тут же покинуть ее:

«…По Смоленской дороге показался в клубах пыли обоз, которому не видно было конца. Везли раненых. Поезд тянулся в несколько рядов и затруднился у Драгомиловского моста. Сделалась остановка. Надо было видеть в это время усердие москвичей к воинам, пролившим кровь свою за отечество. Калачи летели в повозки, сыпались деньги пригоршнями, то и дело опорожнялись стаканы и кувшины с квасом и медами; продавцы распоряжались добром своих хозяев, как своею собственностью, не только не боясь взыскания, но еще уверенные в крепком спасибо; восклицаниям сердечного участия, благословениям, предложениям услуг не было конца…» [100]

Кутузов не был свидетелем сей трогательной сцены, узнав о ней впоследствии лишь по рассказам очевидцев. Сознавая, что самого его москвичи встретят отнюдь не так радушно и не желая подвергаться унижению, он велел своему кучеру объехать город по окраинным улицам и соединился с армией у Калужской заставы, где, неожиданно для всех своих сподвижников, приказал начать движение на юго-запад, по Калужской дороге. В то время как небольшой отряд казаков имел от него приказание следовать по дороге Рязанской – на юго-восток – и непременно привлечь к себе внимание французского авангарда, уже вступающего в город.

Внимание привлечь удалось, благодаря чему Наполеон, задержавшийся на несколько часов у той же Драгомиловской заставы в тщетном ожидании символических ключей от города, искренне полагал, что знает, в каком направлении двинулась русская армия.

«…Правда, – отмечал де Коленкур, – он не получил никаких предложений у врат Москвы, но нынешнее состояние русской армии, упадок ее духа, недовольство казаков, впечатление, которое произведет в Петербурге весть о занятии второй русской столицы, – все эти события должны были, говорил император, повлечь за собою предложение мира. Он не мог только объяснить себе движение Кутузова на Казань…»