Бенито Гальдос - Двор Карла IV. Сарагоса

— Видишь ли, малыш, — возразил Чинитас торжественно-пророческим тоном, голову даю на отсечение, что от наследника нам проку не будет. Только громко говорить об этом нельзя — услышат нас, камнями побьют. Когда была жива сеньора принцесса Астурийская — царство ей небесное! — все говорили, что Фернандито ненавидит французов и Наполеона за то, что Наполеон помогает Годою. А теперь оказывается, что французы нам милее всех на свете и Наполеон лучший друг, а все потому, что он как будто поддерживает принца Астурийского. Нет, Габриэлильо, порядочные люди так не поступают. Как я понимаю, принцу не терпится унаследовать трон еще при жизни отца; правда, я готов поверить, что ему заморочили голову каноник толедский и другие сановные лица, они настраивают его против отца, надеясь, что им перепадут чины и почести. Да, там, наверху, народ честолюбивый, рассуждают о благе страны, а на самом деле хотят одного — власти. Помни об этом, малыш. Хоть меня не учили читать и писать, в житейской грамоте я понаторел, в людях разбираюсь. Думают, мы простофили, нам что ни скажи все проглотим, а мы, бывает, правду видим яснее, чем все эти ученые головы, и отлично понимаем, к чему дело идет. Потому я говорю тебе: мы увидим важные события. Придет время, вспомнишь мои слова.

Чинитас умолк. Простившись с ним, я направился домой. Помнится, по дороге я пытался свести воедино различные мнения, которые слышал в то утро и в предыдущие дни об одном и том же предмете. Каждый судил, как подсказывали ему страсти, и мне, невежественному юнцу, не под силу было постичь значение происходящего: обуреваемый ложным патриотизмом, я был убежден, что великий завоеватель имеет полное право завладеть маленьким королевством, которому, по моему мнению, и не следовало существовать. Что касается Годоя, то его падения желали все — торговцы, аристократы, петиметры, простолюдины, монахи и даже плохие поэты; одни из убеждения в бездарности этого выскочки, кое-кто из зависти, большинство же потому, что слепо верили — вот придет к власти наследник, и всем нам станет лучше. Странно подумать, насколько ошибочно все представляли себе ход дальнейших событий, надеясь, что вопиющие непорядки можно будет легко и быстро устранить; странно подумать, что слепой оптимизм мешал большинству понять то, что было ясно здравомыслящему точильщику с его грубоватым недоверием к громким фразам. Да, с каждым днем я все больше убеждаюсь, что Пакорро Чинитас был одной из примечательнейших личностей того времени.

Разговоры, которые я вел в то утро, или же что другое подействовали на меня, но мой пыл несколько остыл. «Какой вздор мне мерещился! — думал я. — Скорее всего Амаранта увидела во мне только расторопного слугу, не больше».

И все же любопытство не давало покоя — я не находил себе места, все валилось у меня из рук. В тот день я даже не успел сходить к Инес: — как только покончил с домашними делами, принялся готовиться к назначенной встрече. Одевшись как можно тщательней, я сосредоточил свои мысли на том, чтобы наружность вашего покорного слуги поразила даму изяществом и всеми неисчислимыми совершенствами, кои дарованы юности природой. Осколок зеркала, протертый дочиста, укрепил мое лестное о себе мнение, подтвердив, что физиономия слуги Пепиты Гонсалес не лишена приятности Впервые я испытал приступ самодовольства; вспоминая об этом теперь, я готов дать себе пощечину.

Мне бы, конечно, хотелось предстать перед Амарантой в самом дорогом, роскошном, щегольском наряде, какой только можно вообразить, а пришлось удовольствоваться моим весьма скромным, но опрятным костюмом; зато я хорошенько умылся и старательно причесался. Одет я был просто, но знал, что лицо мое и манеры располагают ко мне. Заготовив несколько изящных, учтивых фраз для ответа на милостивые речи богини, я набрался духу и вышел из дому, никому не сообщив, куда направляюсь.

И вот я у особняка на улице Каньисареса, где проживает маркиза, сестра старого дипломата. Я спросил Долорес, она вышла ко мне и, не говоря ни слова, провела меня по длинным, полутемным коридорам в роскошный будуар, где оставила, сказав, чтобы я подождал. За стеной слышались женские голоса, там говорили, смеялись, мне даже почудился гнусавый голос дипломата. Амаранта не заставила себя долго ждать. Когда я услышал звук отворяемой двери и увидел величавую красавицу, которая приближалась ко мне с приветливой улыбкой, у меня захватило дух, словно при виде неземного существа.

— Вот и хорошо, что ты пришел, — сказала она. — Так как же — хочешь поступить ко мне на службу?

— Сударыня, — отвечал я, вдруг позабыв все заготовленные фразы, — сударыня, я буду счастлив угождать вам во всем и выполнять все ваши приказания.

— Либо я сильно ошибаюсь, — сказала дама, усаживаясь напротив, — либо ты из хорошей семьи, сын благородных родителей, вынужденный заниматься делом, тебя недостойным.

— Мой отец был рыбаком в Кадисе, — ответил я, впервые в жизни огорчившись, что происхожу не из знатного рода.

— Какая жалость! — воскликнула Амаранта. — Впрочем, это неважно. Пепа мне сказала, что ты очень исполнителен, а главное, молчалив; что тебе можно доверять во всем; и еще сказала, что у тебя есть способности и ты мог бы стать человеком выдающимся.

— Моя хозяйка, — сказал я, стараясь скрыть свое удовольствие, — отозвалась обо мне слишком лестно.

— Я думаю, ты понимаешь — продолжала дама, — что поступить ко мне на службу без особых рекомендаций, только благодаря хорошему поведению — это для тебя огромная удача. Но мне почему-то кажется, что ты мог бы занять более высокое положение в обществе. Надеюсь, фортуна не обойдет тебя своими милостями. Как знать, что тебя ожидает!

— О да, сударыня, как знать! — повторил я в совершенном восторге от ее слов.

Амаранта, как я сказал, сидела напротив меня; на груди у нее висел большой, усыпанный бриллиантами медальон, которым она забавлялась, — снопы радужных искр слепили мне глаза, благодарность и восхищение переполняли меня, я едва удержался, чтобы не упасть перед ней на колени.

— Для начала я ничего от тебя не требую — только полной преданности. Тех, кто мне верно служит, я всегда щедро награждаю, а ты мне особенно полюбился — твое сиротство, одиночество, скромность и благоразумие трогают мое сердце.

— Сударыня! — воскликнул я в порыве благодарности. — Чем я смогу отплатить за такую милость?

— Преданностью и точным исполнением моих приказов.

— Я буду вам предан, сударыня, до конца дней.

— Вот видишь, я требую немногого. А я для тебя, Габриэль, могу сделать то, о чем ты и не мечтал. Поднялись же другие люди, с меньшими достоинствами на высоту невообразимую. Не случалось ли тебе думать, что и ты мог возвыситься, если б кто-нибудь тебе помог?