Галина Петреченко - Князь Олег

Ведун ушел, оставив Власко одного. Почему-то жарко вдруг запылал огонь в печи, обогревая простывшую светлицу, стало теплее и светлее, показался небесный свод над Гостомысловым городищем, когда Власко подошел к окну и глянул на Боярскую улицу. Что-то доброе, ласковое и мягкое шевельнулось в душе словенина, и Власко вдруг почувствовал, как по его щекам потекли слезы. Не хотелось Власко сечи смертной, а хотелось победы! Но как победить врага сильного и умелого, да с которым еще и дух Прова в ладу? Что я делаю не так? Послушал женщину? Но как я мог отказать ей в справедливом и грозном чувстве? Месть жены за убийство мужа! Этого боятся те, у кого род богат сыновьями. А она не испугалась. Два сына готовы жизнь отдать, чтоб отомстить за смерть своего отца! Она все эти долгие годы кормила и поила их с одним чувством. Она жаждала отомстить сначала только Рюрику, но не успела. Смерть варяга ее не успокоила, а заставила лишь изменить план действий. Не стало главного виновника ее горя, но остались все они, те, которые… И Власко в сотый раз перебирал в уме слова Вадимовой вдовы, бьющие его по самолюбию и толкающие на отчаянный поступок. И вот оно почти свершалось. Весь Новгород битком набит гостями из разных северных, западных и восточных окраин Северного объединения словен, которые завтра утвердят его решение стать посадником, чем и позволят выполнить сыну «заветы» отца своего. Власко вытер пот со лба и нахмурился. Никогда он не врал себе. Что же так терзает его сейчас?.. Мстить надо было Рюрику или… отцу за великий блуд! Но словене отцов не ругают и мертвым не мстят. Во всем повинна мера прав, изменившаяся у словен с приходом варяг. «Слишком вольготно живут эти варязе в нашей земле, они почти полные правители, да еще и судьи над нами! Мы что, сами без разума? Яко дети малые, ни памяти, ни сердца не имеем? Ну, отец, отец, как ты мог так осрамить всех словен? Прости мне грех мой, но я попытаюсь исправить твою ошибку, великий Гостомысл!..» — подумал Власко, усмехнулся и вспомнил, как однажды, во время торга в венетском городе Юлине или Волине, к нему подошел дан-купец и долго тряс его за руку, приговаривая: «Твой отец — великий человек! Сроднить такие народы! Чем роднее дальние народы, тем богаче торговля и богаче народы!» — восторженно приговаривал благообразный купец, звал Власко в гости, угощал сладким вином и все четче и четче выговаривал имя Гостомысла, и покачивал головой из стороны в сторону. Власко улыбался тогда, слушая воркующую речь иноплеменника, но очень слабо верил он в легенду о возникновении своего рода, которую почему-то знали даже на берегах Варяжского моря. Пираты, что ли, так богаты памятью и глаголют везде о мудрости не только отца его, но и дедов, один из которых, говорят, был лихим предводителем викингов и похоронен в ладье морехода где-то тут, в море, возле града Волина, в казну которого он когда-то внес свой богатый взнос. Купец, словно угадав, о чем думает Власко, спросил:

— Хочешь посмотреть, где похоронен твой знаменитый предок?

Власко пожал плечами, недовольно посмотрел на волнующееся море и едва слышно проговорил:

— Я не верю в эту легенду.

Купец возмутился:

— Какая легенда, если в древних списках казновкладчиков есть имя твоего прадеда! А на каком же тогда основании ты и твой отец всегда торгуют здесь беспошлинно?

Власко смутился. Действительно, надо было бы отцу чаще говорить о подвигах предков, чтобы память об их делах вошла и в кровь, и в разум потомков, которые с гордостью увеличивали бы их славу!..

Власко поблагодарил тогда купца за ласковый прием и пообещал дану посетить его места, чтобы увидеть след пути своего предка, но в суровую и каменистую землю данов так и не отважился сходить: то товар был не тот, то варязе привлекали своим ловким ратным делом. Но почему сейчас, этой светлой ночью, Власко вспомнилось так много? «Уж не тот ли рубеж наступил в жизни моей, перед которым, как говорили знатные потомки словенских вождей, необходимо ответ держать за основные вехи судьбы своей, прожитые так, а не иначе по воле богов своих? И коли не было в этих вехах суровых отметин и цела голова на плечах, то не следует ли возблагодарить богов за их благостный дозор жизни моей?! — подумал Власко и хмуро предположил: — Если прадеды мои были пиратами, а море было их родным домом, то почему я нынче присваиваю себе право быть защитником тех словен, которые осели возле Ильменя на постоянную жизнь вместе с моим отцом и под его предводительством искали защиты от кочевников у тех же пиратов-варязей, которых нынче я хочу изгнать вон из своей земли?.. Отец! Ты наделил меня правом, которое острой секирой вонзилось в мою душу и не дает покоя ни дня! Прости меня, но я должен, отблагодарив богов за длительный покой в судьбе своей, пройти и свой бранный путь…»

Ну, Гостомыслово городище, просыпайся! Глянь на солнце и небо и скажи, что ждет тебя нынче? Не жури ведуна, своего мудрого прорицателя и благостного кудесника, за истинное предсказание, ибо не он судьбу тебе кует, он лишь толкует вести богов, идущие с неба. И ведун, окруженный толпой новгородцев, вещал, глядя на солнце, яркий диск которого излучал желтые пучки света и тепла, что означало очередной всплеск солнечного дара. Но вот с запада небосклон покрылся вдруг серыми тучами, и ведун замолчал. Затихли и новгородцы, только бог времени мог утешить новгородцев в это судьбоносное утро, ибо оно таило пока от них свою главную весть. Но вот терпеливые восторжествовали: на небе снова засияло солнце и на этот раз ровными сильными лучами беспрепятственно обогревало от холодного, сырого утра землю Гостомыслова городища, а затем коснулось острогорбого Людина мыса, зависло над ним, и новгородцы настороженно затихли. Как не хотелось им сейчас признавать, что солнце дарит силу, тепло, свет и поселенцам Рюрикова городища, которые зубастым забором отгородились от них и тоже по солнцу судьбу свою гадают! Но обманывать себя словене не умеют. «Значит, что? Ведун, не вздыхай…» — «Что-что? А… терпеливые поймут!» — «Ишь как исхитрился: «терпеливые»! А непоседы?..» — «Непоседы нынче зады крапивою ожгут! Смотрите лучше на чело Ярилы, и думы добрые войдут в ваши души», — без конца призывал ведун и более всего желал, чтобы этот призыв достиг сердца и ума Власко.

— Бэрин, готов ли твой белогривый конь? — к всеобщему удивлению, спокойно спросил Олаф своего верховного жреца.

— Как ты хочешь испытывать его? — добрым тихим голосом спросил Бэрин князя. — При всем народе нашем или только с самыми преданными тебе людьми?

Олаф понял, сколько заботы о нем таил в себе этот вопрос, глянул в лицо жреца, овеянное многовековой мудростью всего друидова колена, и, не дрогнув, проговорил: