Галина Петреченко - Князь Олег

— Да!.. Но лица на себе не резал и кожу на руках не драл в знак глубокой печали по безвременно угасшему великому князю Новгорода и Северного объединения словен. — Гаст немного помолчал. — Но чую я, Аскольд хочет довести свое соперничество с Рюриком до победного конца.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Олаф.

— Его подготовку к новому походу на Царьград, в успехе которого он уверен, ибо знает, как слабы нынче греки, — ответил Гаст.

— А нельзя ли ему в этом помешать? — азартно спросил Олаф. — Подумай, Гаст! Ведь ежели повторится история с удачным походом Аскольда, то алчность сметет и всех нас.

— Он ни о чем и слышать не хочет! Даже Бастарн отчаялся вразумить его! Видно… Святовит бережет Аскольда! Может быть, потому, что, когда Аскольд шел на греков, по пути освободил из заточения бывшего константинопольского патриарха Игнатия? — задумчиво проговорил Гаст.

— Я много хорошего слышал об этом богослове. Говорят, он честен и смел, за что и пострадал от своего безвольного царя Михаила… Но, придя снова в Царьград и увидев его великолепные храмы, Аскольд снова повергнет свою душу в смуту.

— Прости, мой князь, но я не понимаю, почему мы должны опасаться своего любопытства к христианству? Если это учение распространяют такие люди, как Игнатий, то что в нем плохого? — спросил Гаст, нахмурив брови и пытливым сосредоточенным взглядом изучая лицо своего князя.

— Вероотступничество, Гаст, всегда влечет за собой разрушение силы духа того, кто начинает лелеять в себе сомнения. Я не хочу испытать это ни в себе, ни в своей семье, ни в своей дружине! Я видел Рюрика, погрязшего в сомнениях, так и не нашедшего пути к богам! Душой он не был ни с Христом, ни со Святовитом! И это погубило его! Так просто перейти из одной веры в другую, имея честное сердце и добрую душу, невозможно! Я понял это. И не хочу повторить жизнь Рюрика. Я — Олаф! И у меня своя жизнь впереди. Но это будет жизнь созидания, а не разрушения. И прочь все сомнения! Святовит, Перун, Сварог, Велес, Радогост и Лель — мои боги, и так будет всегда! Я не позволю никому разрушить мою веру в них, — заявил Олаф, и его собеседники с уважением склонили голову перед своим предводителем.

Успокоившись, Олаф с грустью посмотрел на Гаста и тяжело проговорил:

— Мне очень жаль с тобой расставаться, Гаст, но тебя никто не должен видеть здесь. Возьми серебро, купи себе новую богатую одежду и купцом снова поезжай в Киев. И не забывай посылать мне вести…

Гаст принял увесистый мешок с серебром от князя и тепло простился со всеми. Маленькая лодчонка плескалась на воде возле ладьи Олафа и ждала лазутчика, а у Рема, что сидел на веслах в этой лодчонке, уже затекли спина и ноги от долгой неподвижной позы.

— Ну, а теперь возвращаемся в Новгород! — жестко приказал Олаф и дал знак Стемиру поднять дружину на ладьи…

Весна выдалась ласковая и теплая, какая всегда бывает в земле полян. «Наверное, это словене своей доброй душой обогревают землю и воздух этого дивного края, где течет Днепр», — думал Аскольд, прохаживаясь с Диром по бревенчатой набережной и наслаждаясь тем теплым и ароматным воздухом, напоенным цветущей зеленью, который можно было пить вместо медовухи. Аскольд, делая глубокие шумные вдохи, каждый раз приговаривал: «Ах как гоже! Нет, моей груди не хватает, чтоб весь этот живительный аромат вдохнуть в себя и напиться им».

Нет, казалось, ничто не волновало киевского правителя. Все у него есть! Всякого добра полная чаша. Его вид источает богатство и спокойствие, что он выставляет напоказ и полянам, и северянам, и древлянам, и своей дружине, и всем поселенцам своего городища, и заезжим купцам, которых нет-нет да и окинет зорким взглядом. Который день князь появляется на берегу! Который день он шумно и, пожалуй, озорно прохаживается по торговым рядам, с интересом ведя беседы то с одним купцом, то с другим, выспрашивая то об одном дивном приспособлении, то о другом, каждый раз дивясь на мудрость и ловкость ума и рук мастеров.

Но, переговорив с торговцами-земляками, он подходил к заморским купцам. Этим Аскольд задавал только один вопрос: «Ты кто?» И, услышав ответ: «Ромей», «Булгарин», «Иудей», «Козарин», «Половец», «Хунгарин», «Туранец», «Иранец», — хмуро кивал головой, затем, спохватившись, улыбался и, отходя, прятал свою улыбку. Нет, того, кого он ждал уже целую седмицу, здесь не было. Трех гонцов Аскольд отправил разными дорогами и разными судьбами в Византию, чтоб иметь самые надежные вести об этой коварной стране, — и ни гонцов, ни вестей нет. Что случилось с его преданными людьми? Ведь они знают, что ладьи его стоят в Барвихинской бухте, закрытой от посторонних глаз, и уже маленькие идолы Перуна, Сварога и Святовита, отлитые иудейским мастером Хаймом из Пасынчей общины, приклеплены к носовой части струг и ждут, когда смогут своим могущественным духом поддержать ратный дух Аскольдовой дружины… «Ну где же вы, мои долгожданные лазутчики? Где же вы, глаза и уши киевского князя?»

Дир знал, что заменить князю гонцов не может, но чтобы хоть как-то отвлечь своего предводителя от печальных дум, предложил Аскольду еще раз спуститься к причалу…

— Пошли! — угрюмо согласился Аскольд и неожиданно торопливо зашагал к первому травяному спуску. Этот спуск был знаменит своей узкой тропинкой, извивающейся внутри неглубокого, поросшего высокой шелковистой травой-муравой овражка, и был самой короткой дорогой, соединяющей торговые ряды и пристань Киева.

Дир едва успевал шагать за разозленным князем, но, чуя его правоту, не мешал ему расходовать черную энергию, которая накапливается в человеке, если он долго пребывает в состоянии озлобленного бездействия.

На набережной дружинники Аскольда зорко наблюдали за купцами, торговцами мелким товаром и ремесленным людом, ищущим выгодных покупателей или же промысловиков, согласных на выгодный обмен своих товаров на ремесленнические изделия.

Шум, гам, то звонкая, бойкая, то неторопливая, напевная речь словенских полян и северян, плеск теплых, ласковых волн Днепра о песчаный берег, покрытый крупной, редкой галькой и опокой, создавали то спокойное, благостное настроение, которое внушает устойчивая незыблемость существующего положения.

Аскольд прошел весь причал, как вдруг понял, что пора бы зорче вглядеться вон в тот, новый ряд ладей, которых некоторое время назад не было. Он, сбавив шаг, глубоко вздохнул и зашагал, внимательно вглядываясь в бортовые узоры на стругах. Нет, ему не показалось, и вдруг разом все изменилось! Небо стало синее, солнце — теплее и ярче, воздух — свежее, птицы звонче запели, а на глазах Аскольда появились слезы радости. Наконец-то! Он увидел на борту последней ладьи тот заветный знак, который, откровенно говоря, уже не ожидал больше увидеть. «Бастарн! Ты оказался прав! Этот знак уджаты, что по твоему совету был начертан на борту струга моего лазутчика, действительно сохранил и судно, и того, кто в нем так долго плавал!» — с благодарностью подумал Аскольд, постучал кулаком в борт ладьи и хриплым голосом потребовал: