Александр Антонов - Государыня

Наутро, чуть свет, князь Василий и староста Филипп покинули село Поставы и лесными дорогами ушли на Ошмяны. Приехали они в обитель, когда иноки завершили утренние молитвы и трапезу, расходились по кельям и на послушание. Появление в монастыре отца было для Ильи столь неожиданным, что он и спрятаться не успел и не знал, как поступить: то ли в ноги упасть, прощения просить, то ли убежать от отцовского гнева и расправы. Князь Василий погасил порыв сына доброй улыбкой:

- Да ты не пугайся, Илюша, я ведь к тебе с открытой душой и с замирением. Вот уж два месяца странствую в поисках тебя.

— Спасибо, родимый! — воскликнул Илья и упал–таки на колени. — Вещало сердце, что ты не будешь меня казнить.

— Не буду, сердешный. Ну, вставай, да позволь тебя обнять.

Когда обнялись и расцеловались троекратно, Илья признался:

— И прячусь я больше от государевых слуг.

Встретились они в монастырской келье, в которой, кроме широкого лежака, застеленного соломой и рядном, налоя с открытым Евангелием и образа Божьей Матери с горящей лампадой пред ним, ничего не было. Осмотревшись, князь Василий спросил:

— Зачем ты, Илюша, в обитель скрылся? Уж не схиму ли надумал принять? Тебе того нельзя делать, ты мой наследник.

— Батюшка, не болей сердцем, схимы не будет. А спрятался я в обитель от Прокофия Скуратова: с государевым словом он на меня и охотится, как борзая.

— Ныне живи вольно. Скуратову иное будет сказано государем. Через неделю–другую придёт весть. Пока побудешь здесь, а после в город вернёшься, поближе к княжескому двору. — Василий сел на лежак, сына усадил рядом, руку на плечо положил. — Матушку родимую увидишь. Она извелась по тебе. Мы с нею да с Федяшей на житьё волею государя приехали.

— То мне известно, батюшка. И матушку с Федяшей хочу увидеть. Токмо и впрямь, как ты говоришь, посидеть мне пока в Ошмянах.

— Что ещё тебя остерегает, сынок?

— Уж не знаю, батюшка, как и поведать, — замешкался Илья, но успокоился и продолжал: — Была у меня встреча с полоцким наместником Яном Заберезинским, ты его знаешь. Сказал он мне: ждите от панов рады гонения из Вильно.

— Сие мне ведомо, — заметил князь Василий. — Ещё что сказал?

— Ничего. С теми словами и ушёл. Вот я и хочу, батюшка, отсюда посмотреть, как и что будет. Тут монастырская братия одни русичи и за Русь болеют с нами заодно. Как беда подступит к великой княгине, так рядом буду.

— Ой, Илюша, непосильный крест на плечи берёшь — идти против рады и епископов. Что ты можешь один?

— Не один, батюшка, не один! Две трети Литвы — это Русь. Искру зарони, как трут и возгорится.

— Дай‑то Бог! Дай‑то Бог! — выдохнул князь Василий и погладил сына по спине. — Моё тебе слово одно: благословляю. Мы, князья Ромодановские, всегда были верными слугами государей.

В тот же день отец с сыном расстались.

— Матушке поклон низкий. Пусть за меня не беспокоится. И братцу поклон, — сказал Илья, обнимаясь с отцом.

— Всё передам, всем порадую, — уже озабоченный другим, ответил князь Василий.

Старый князь спешил в Вильно. Проведя много дней в поисках Ильи, он теперь боялся, что без него в Вильно всё уже случилось, и княгиня Елена могла попасть в беду. Он помчал в стольный град, не жалея лошадей.

Илья провожал отца с грустью. Щемило от предчувствия сердце. Оно вещало долгую разлуку или иную какую беду, Илья не понимал. Однако ему было тяжело, как никогда ранее. Но князь умел собраться и загнал вглубь души своей горести и печали, рьяно взялся за монастырские дела. Ещё в те дни, когда в Вильно продавал московские товары, он понял, что под личиной торгового человека ему долго не утаиться. Тогда же он пришёл к мысли, что надо искать другой лик. Как ему жить дальше, подсказали монахи. Он встречал их на улицах, в храмах, на рынках во множестве, и чувствовали они себя вольно. Даже православные иноки не испытывали гонения от властей, от горожан. И князь Илья решил найти русский монастырь, в котором мог пожить, перенять монастырские привычки, усвоить устав жизни обителей. Ещё он подумал, что должен выучить литовский язык, разговорную речь. Она показалась Илье простой и доступной, и он счёл, что знание её сослужит ему большую службу. Всё это осмыслив, Илья начал искать русскую обитель и православного литовца. В Вильно, однако, ему не удалось найти ни того, ни другого, да и опасно было оставаться в стольном граде под боком праведного боярина Прокофия Скуратова.

После того как Илья сбежал из застолья и скрылся из Нижнего замка, он в ту же ночь покинул Вильно и двинулся на восток. Так он приехал в село Поставы. Там Илья познакомился со старостой Филиппом. Тот встретил его по–отечески и во всём вразумил. Филипп же нашёл князю молодого и толкового литовца.

— Положись на Ведоша, он тянется к православию и чтит россиян, — сказал Илье староста, когда сидели за вечерней трапезой.

Из Поставы уже втроём отправились в Ошмяны. Ведош вырос в семье священника, где мать была литовкой, а отец русским. В свои двадцать лет Ведош был грамотным, смышлёным и крепким парнем. Илья нанял его учителем литовской речи с условием, что они вместе будут жить и работать некоторое время в монастыре. Ведош согласился. Игумен Ошмянского монастыря, Довмонт, охотно принял в трудники троих крепких мужей, и дело для них нашлось.

— Будете послушно трудиться, и обитель станет для вас родным домом, — сказал Игумен Довмонт в беседе с Ильёй.

Как раз начались полевые работы, и они взялись пахать землю. В монастыре их никто не спросил, откуда они, что привело их сюда. Илья выдал себя и Карпа за простых паломников. Лишь позже, когда пахали, монастырский келарь привёз на пашню трапезу, увидел на распахнутой груди Ильи золотой крест с драгоценными каменьями и подумал, что Илья не простой россиянин, о чём и поведал игумену. Довмонт не нашёл нужным докучать «паломнику», потому как он исправно выполнял работу. И впрямь, Илья находил в работе забвение, избавлялся от тягостных размышлений и испытывал от жизни в монастыре удовлетворение. Как сказал ранее Довмонт, обитель поделилась с «паломниками» теплом домашнего очага.

С Ведошем Илья общался полный день. Чуть свет проснувшись, Илья говорил ему: «День добрый». Ведош отвечал ему своей речью, и все их разговоры велись на литовском и русском языках. Илья говорил: «Ведош, запрягай лошадей». Тот отвечал по–литовски: «Илья, запрягаю лошадей». Уже к концу второй недели дотошный Ведош обращался к Илье по–русски, а упорный Илья откликался по–литовски, и всё у него получалось.

Как только завершились весенние полевые работы, игумен Довмонт решил послать Илью и его друзей в Вильно за товарами для обители.

— Пришёл час тебе в миру показаться, сын мой. Там неспокойно, и тебе это надо знать, — пояснил Довмонт.