Александр Антонов - Государыня

Сигизмунд был уверен, что может возвысить Польшу и Литву — объединённое королевство — до уровня сильнейших европейских держав — Англии, Германии, Франции. Он был убеждён, что сможет вернуть земли и княжества, которые за время великого княжения Александра были отторгнуты от великого Литовского княжества Русским государством.

Восшествие Александра на престол Литвы и Польши воспринял настолько болезненно, что мысленно слал на голову брата самые жестокие беды. Доставалось и Елене. Ненавидя великую княгиню, он проклинал её чрево, дабы она никогда не родила Александру престолонаследника. Этого он боялся больше всего, потому как, зная твёрдый характер Елены, считал, что она сумеет сохранить жизнь наследнику престола и воспитать достойного монарха. С течением лет Сигизмунд только радовался тому, что Александр и Елена бездетны. Сигизмунд предполагал, а потом и узнал причину бесчадия. Через год после восшествия на престол Александр в пылу братской откровенности как‑то признался Сигизмунду в чадородной немощи. Трапеза была праздничной, Александр сильно захмелел и со слезами на глазах прошептал брату исповедь:

— Винил я в том, что у нас нет дитяти, Елену, но это были напрасные доводы. Многие годы я ждал чуда. Позже узнал, что сам тому причиной. Блудничая, ублажал дворовых девок — всё пустоцвет. Как избавиться от бесплодия, где найти целителя, ума не приложу.

Сигизмунд знал выход из этого положения, из беды, казалось бы, неодолимой, и он воспользовался бы им, будь на месте брата. Всё так просто, считал он, пусть супруга понесёт дитя от кого‑либо. Ведь можно её на то и надоумить, и вот он, наследник. Но Сигизмунд лишь посочувствовал Александру, обнял его и ласково прошептал то, что должно было его вдохновить:

— Утешься, любезный брат. Ты, как батюшка, просидишь на престоле больше полувека. Тебе не только за детей твоих, но и за внуков отмерено время. Батюшка тебе пример, тем и живи.

— Полно, братец, я не тешу себя надеждами на долгую жизнь. Оно и во благо. Знаю, сгорит моя душа на костре винолюбия.

— А вот об этом ты напрасно говоришь. Да и наш брат Фридрих не позволит тебе сгореть в синем пламени. Так что живи и здравствуй многие лета на радость державе.

Однако, утешая Александра, принимая участие в его горестях, Сигизмунд отнюдь не огорчался. «Быть тебе без наследника — это ещё полбеды», — думал принц. А в чём вторая половина беды, Сигизмунд пока не хотел думать, но знал, что она придёт неизбежно и лишь время покажет её жестокую суть.

Александр и Елена в пору жизни в Кракове не сетовали на то, что они бездетны. Жили они напряжённо, и у них не было времени на долгие семейные беседы. К тому же вскоре подкатила череда тяжёлых переживаний.

В мае 1503 года прикатил из Москвы в Краков от государя Ивана Васильевича добрый человек Микола Ангелов. Елена обрадовалась ему, как родному, обняла и по русскому обычаю трижды поцеловала. Он уже совсем постарел и усох, но был бодр, и голубые глаза светились живо. Но таилась в них какая‑то боль, причины которой Елена в горячности не разгадала. Вскоре радостные минуты схлынули, и Елена попросила:

— Поведай же, добрый человек, какая неволя привела тебя на старости лет за тридевять земель.

У Миколы Ангелова язык не поворачивался выложить любезной государыне всё то, с чем приехал в Краков. Да делать нечего, надо выполнять волю государя и поведать обо всём том, что было наказано передать Елене. Привёз Микола Ангелов грустную весть об утрате, постигшей Елену: в апреле вешние воды смыли её матушку, великую княгиню Софью Фоминишну.

— От печалей сердечных перед самым светлым Христовым Воскресеньем преставилась твоя незабвенная матушка, дитятко моё, — проливая слёзы, изрёк Микола суть кончины Софьи Фоминишны.

Для Елены потеря матери оказалась очень тяжёлым ударом. Последние годы она любила её больше, чем отца, и любила не только за то, что Софья Фоминишна была её матерью, но подспудно и за то, что она проявила себя как деятельная государыня. Елена гордилась своей матерью. Софья Фоминишна принесла в московский Кремль обряды нового — императорского — быта, и они прижились в Кремле, укрепляя международное величие Руси. А византийский двуглавый орёл, принятый по её настоянию, стал государственным гербом державы. Матушка Елены была причастна ко всем крупным политическим событиям государства, её слово часто имело решающий вес. Это значимее всего проявилось в ту пору, когда в Кремле под руководством итальянских зодчих возводились дворцы и храмы.

Смерть Софьи Фоминишны ввергла Елену в глубокое горе. Ушёл из жизни бесконечно дорогой человек — мать, любимая матушка. Когда добрый человек Микола Ангелов изложил причины своего появления в Кракове, Елена сомлела. Перед глазами закружился покой, где она принимала Ангелова, и королева потеряла сознание. Позже, когда Елена пришла в себя и начала расспрашивать Ангелова о том, что послужило подоплёкой безвременной смерти Софьи Фоминишны, он поведал ей долгую историю опалы государыни и её сына Василия от государя Ивана Васильевича.

— Всё это было вызвано радением твоей матушки о том, чтобы венец и престол после батюшки достались твоему старшему брату Василию, а не твоему племяннику, княжичу Дмитрию. Ты знаешь, как батюшка тяготел к внуку. Иван Васильевич и венчал его на великое княжение прежде времени. Позже, когда матушка твоя была в опале, проявилась на свет Божий неправда бытия княжича Дмитрия. Жил он ложно, не хотел, чтобы русские князья отходили от Литовского княжества под крыло твоего батюшки. А дальше и руку занёс на деда, в заговор пошёл с Иваном Патрикеевым и Семёном Ряполовским. Тот заговор открыли. Патрикеевых постригом наказали, а Семён Ряполовский голову на плахе сложил.

— По чести ли они заслужили столь жестокую расправу, может, оговорили? — спросила Елена. — Патрикеевы и Ряполовские всегда были преданы государю.

— То одному Богу ведомо, — уклончиво ответил Ангелов. — А матушку твою после того Иван Васильевич простил, да уже подрубленную под корень, — она и зачахла.

Слёзы у Елены лились и лились, но она не впадала в рыдания, спрашивала, дабы услышать слово о судьбе племянника.

— А что же Дмитрий, всё вольничает? Господи, и как это батюшка прикипел к нему сердцем! За что? Ведь непутёвый же!

— Князь Дмитрий ноне в заточении. И мать его, княгиня Волошанка, в сидельнице: вместе с сыном она выступила против твоего батюшки.

— Надо же! И как это её угораздило идти встречь моему родимому? Он же всегда её жаловал.

Елена и о ней горевала. Но боль, рождённая утратой матери, вытеснила прочие печали, сердце её рвалось на родину, на могилу родимой, чтобы припасть к надгробной плите, изойти страданием. Только теперь она поняла, как дорога была ей мать, как много дала она дочери, чтобы мужественно пройти тернистый путь. Страдания по матери затенили образ отца. Елена как‑то совсем не думала о нём, а если и думала, то казнила родителя за укороченную жизнь Софьи Фоминишны, за нелюбовь к сыну Василию.