Михаил Козаков - Крушение империи

Тяжелоусый, с кислыми глазами городовой снова коротко, многозначительно откашлялся: он словно пытался что-то напомнить, подсказать своему начальнику, и тот на одну минуту как будто внял его сигнализации.

— Простите, мадемуазель: как ваша фамилия? — жестом пригласил он Иришу сесть на кушетку.

— Что? — повернула она голову в его сторону. (Все мысли были заняты тем, что говорила ей и как вела себя Надежда Ивановна: ведь она подсказала ей, Ирише, как надо держать себя!..) — Фамилия? — переспросила она охранника и перевела взгляд на Громову.

— Так точно: фамилия, — охранник не спускал с нее глаз. Его круглая, с рыжими волосами голова, посаженная на мясистую шею, упрямо придвинулась к Ирише.

— Вот и услышите сейчас, господин сыщик! — управляла Иришей Громова, отмахиваясь от неловко тащившего ее назад пучеглазого полицейского. — Вот и скажите ему, господину сыщику…

— Я — дочь члена Государственной думы Карабаева, — с достоинством сказала Ириша.

— Так это не есть «превосходительство»! — с облегчением кликнул все время сомневавшийся городовой и быстро-быстро закивал одобрительно молодому своему начальнику. — Какое же это превосходительство?.. — насмешливо и разочарованно закинул он опять набок голову и, сняв вольным движением свою полицейскую фуражку, поиграл ею в руке.

Начальник хохотнул.

— Мой отец — председатель думской комиссии по обороне… он связан с военным и морским министрами! — растерянно и оттого вдруг повысив голос (сама не узнала его: до того он стал резок); выкрикнула Ириша. — Я — дочь Карабаева! — хотела она внушить уважение к себе и унизить тем своих врагов. — Я — Ирина Карабаева, дочь…

— Я так и думал, — сказал вдруг спокойно сотрудник охранки.

Ирина и Надежда Ивановна, недоумевая, переглянулись.

Их притеснитель сел теперь на кушетку, заложил ногу за ногу, откинувшись к стене, вынул папиросу и облегченно закурил: никакой неприятности не могло быть впереди, — «подумаешь, Карабаева!..»

Его знобило, он потуже стянул на себе пальто.

— Сапожников! — крикнул он городового. — Что-то холодновато тут… Принеси-ка из кухни дровишек, подкинь в печку. Экономите топливо, Громова! Или мало денег отпускает вам организация? А я инфлуэнцу на ногах переношу, — понимаете? Ну-с, будем пить чай, — с обеда ничего во рту не имел.

— Ох, бедненький! — насмешливо скривила свои тонкие губы Надежда Ивановна.

— Да, да, Громова, — бедненький. Накройте, хозяйка, на стол, можете позвать своих гостей, — улыбался он, играя, как ребенок, своими пунцовыми пухлыми губами, освобожденными на минуту от папиросы. — Или подождать, а? Может быть, вы еще кого-нибудь ждете? Так вы скажите, Громова. Нет? Мужа не ждете сегодня? Ну, хорошо… Сапожников, ставь самовар. Угощенье хозяйки: булочки, медовики, пряники… Позовите, Громова, гостей.

Попавших в засаду до прихода Ириши оказалось еще двое. И обе — женщины: старушка из соседнего дома, сторожившая по дружбе громовскую квартиру, покуда Надежда Ивановна отлучалась с утра по делам, и молодая русоволосая, с озорными синими глазами работница завода «Треугольник», об истинной цели прихода которой ни Надежда Ивановна, ни сама эта работница не склонны были сообщать сотруднику охранки.

— Значит, я могу уехать? — делая строгое лицо, осведомлялась Ириша, зная уже сама, сколь наивен был ее вопрос.

— Конечно, нет, мадемуазель, — развел руками сотрудник генерал-майора Глобусова. — Мы ведь еще с вами совсем не потолковали, — помилуйте… У нас еще будет общая беседа с нашей хозяйкой, — не правда ли, Громова?

— Но мне необходимо ехать домой! — бессильно возражала Ириша. — Я требую от вас, господин… господин, — ну, вы какого чина? Ротмистр? Но вы без формы…

— Это неважно, — не менял он позы, развалившись на кушетке. — Я не могу вас отпустить. Простите, — ваше отчество?

— Ирина Львовна.

— Очень приятно. К сожалению, Ирина Львовна, вам придется здесь побыть.

— Они засаду сделали, — угрюмо отозвалась из угла Надежда Ивановна. — Хлеб свой оправдывают.

— Совершенно верно: засаду. Правильно изволили заметить.

— Но когда же вы ее снимете?

— Когда? — посмотрел он на Ирину серьезно. — Это в значительной степени будет зависеть от нашей хозяйки.

— Но я-то при чем? — пыталась вновь наступить Ириша.

— Вот то-то и оно, Ирина Львовна. Это и подлежит выяснению. И если не удастся здесь, то, вы уж простите, — придется в другом месте.

— Где?

— Вы сами можете предположить. Костюк! — обратился он ко второму полицейскому. — Сходи быстренько за колбасой и зеленым сыром: очень люблю зеленый сыр, господа! Костюк, на углу тут продают… Да, простите: вас еще что-нибудь интересует, Ирина Львовна?

— Пускай ваш полицейский позвонит откуда-нибудь ка мне домой, и скажет, что я случайно задержана. Мои родные будут волноваться, — вы понимаете?

— Очень хорошо понимаю. Но — нельзя!

— Почему?

— Во-первых, потому, что мой Костюк уже ушел…

— А во-вторых?

— Вообще — нельзя!

— Так что же: вы меня арестовали?

— Пока — нет.

— Но на каком основании? Что это означает?.. Мой отец поедет к вашему министру, Протопопову, — угрожала Ириша, сама не веря в эти угрозы. — Отвечайте мне правду!

Он хотел что-то сказать ей, но стук с площадки мгновенно поднял его с места. Он бросился в прихожую, закрыв за собой дверь. Из кухни побежал туда же раздувавший самовар безбровый, пучеглазый Сапожников.

Этой минутой воспользовалась Надежда Ивановна.

— Любка! — подбежала она к русоволосой работнице. — Вытаскивай! Скорей вытаскивай… ну!

Обе ваулинские записки, хранившиеся последний час в укромном месте девушкиной одежды, мигом очутились под английской блузкой Ириши.

— Если меня не выпустят, — шептала ей Надежда Ивановна, — передайте все, что знаете, кому надо. Вот в это место, — запомнили?

И она назвала одно из явочных мест.

— Только… язык за зубами, — слышите?!

Неожиданно лицо ее стало злым и недоверчивым.

— Я оправдаю ваше доверие, товарищ Надя, — покраснев, сказала Ириша. — Откуда он может знать меня? — метнула она глаза в сторону прихожей.

— Врет. Подловить хочет. А вы держитесь, говорю вам!

Из прихожей доносился шум, ругань и шарканье тяжелых сапог по полу.

— В чем дело? — распахнула дверь из комнаты Надежда Ивановна. — Чай, я тут хозяйка, господа хорошие.

За ней выбежала и русоволосая девушка.

— Кого бог несет?

Взглянули обе, — и не хватило от неожиданности сил сдержать себя:

— Ох-х! — уронили в два голоса.

Отпихивая от себя налезавшего на него полицейского, и шумел и ругался в прихожей Яков Бендер.

Охранник выхватил из кармана револьвер.