Ольга Гладышева - Юрий II Всеволодович

С торной дороги свернули в Талицкую трубу — узкую просеку, прорубленную в дебрях вдоль речки Талки. Повстречали двух возвращавшихся с бортних ухожей мужиков. По виду — и спрашивать не надо — отец с сыном: оба коренастые и плечистые, у обоих большие голубые глаза и кудрявые волосы над высоким белым лбом, только у отца борода подлиннее и с редкими серебряными нитями.

— Хорош ли мед-то? — спросил Юрий Всеволодович.

— Из ельника…

— A-а, вересковый? Значит, сладок и душист. А куда же лапти навострили?

— На Глазьеву гору, — отвечал старый бортник.

— Каку таку Глазьеву? Где? Почему не знаю?

— Зна-а-ашь, как не знашь… Там воеводин глаз, все округ зрит.

— Ишь ты, какое прозвание придумали для моей сторожи!.. А сами-то чьи будете?

— Да из самого Георгиевска мы.

— Как, как?

— Город наш во имя Георгия Храброго срублен, — подтвердил отцовы слова и молодой бортник.

— Из Юрьевца, что ли?

— Ну да, — согласился старший, — из его, из Георгиевска.

Юрий Всеволодович только рукой махнул и продолжил путь по Талицкой трубе.

Разомлевшие на солнце сосны наполняли просеку густым запахом хвои и смолы, к которым примешивалась душистость спеющей земляники, высоких лесных трав и цветов.

Юрий Всеволодович вел коня шагом, память невольно обращалась к невозвратным дням, когда дядька Ерофей, поглаживая свою волнистую медовую бороду, называл своего пестунчика не иначе, как только Георгием Храбрым.

Над головой плыло летнее ласковое солнце, впереди угадывалась волжская прохлада. Юрий Всеволодович чувствовал себя погруженным в безмерную глубину не просто узнаваемого, но всегда любимого мира.

До стояния на Сити оставалось полгода.

Возле дымового отверстия по-прежнему вихрилась снежная струя. Досадуя на ее чуть заметный, но непрекращающийся шорох, Юрий Всеволодович откинул край тяжелого ковра и приник ухом к влажно-морозной земле. Каждую ночь вот так вслушивался он, каждый раз улавливал топот конских копыт — далекий или близкий, одного всадника-гонца или давно ожидаемого войска.

Нет, опять показалось. Никого. Напрасно ждешь, князь! Тишина стояла такая, что было слышно, как кони где-то жевали у коновязи и выпускали с шумом воздух из ноздрей.

Юрий Всеволодович вернулся на свое ложе. То ли озноб пробегал до телу, то ли, наоборот, жарко. И жестко. И от шкур зверьем пахнет. Не знаешь, как улечься и чем мысли занять.

Что привело татар на Русь? Стремление обогатиться за чужой счет, пограбить мирные города и села — только это, и спрашивать нечего. Многих иноземцев притягивало русское узорочье, хранящееся во дворцах и усадьбах, соборах и монастырях. А залапают ли они Костину книжарню, которая сейчас в городе племянника Василька, в Ростове? Да зачем она варварам-степнякам!.. Разве что сожгут, когда станут мерзнуть на морозе…

Костины книги… Их много, так много, что и не всякий поверит, — не меньше тысящи, целая вивлиофика! И все их Костя собрал в Горском монастыре и уверял, что каждую перечел, во что не очень верилось. Он задолбил на память и потом любил повторять своей младшей братии поучение пращура Ярослава, не всуе прозванного Мудрым: «Великая, братие, бывает польза от учения; книгами бо кажеми и учимы есмы пути покаянию; мудрость бо обретаем и воздержание от словес книжных; се бо суть реки, напояющие вселенную».

Юрий слушал Костю, а про себя думал: это оттого он к книгам прилепился, что хилой от рождения — ни на коне-неуке, ни с луком разрывчатым не по силам ему управляться. Так, наверное, и отец думал, потому что ни разу не взял Костю с собой в боевой поход и уж тем паче — не посылал на рать одного, а про его увлечение говорил:

— Я из Греции привез книг не малое число, но про что, не ведаю, потому как еле брел по ихней грамоте. Может, Костя одолеет, так что пусть его…

А Костя, и верно, одолел: все отцовы книги велел перевести на церковнославянский, как и те еще, которые сам прикупил в Константинополе: «Хронику Георгия Амартола» и «Пандекты Николы Черногорца». Стали его пытать, что это за пандекты такие, за которые он большую цену заплатил. Костя напустил на себя важность, ударился в мудреные рассуждения, а когда книгу перевели, то узналось, «пандекты» — это по-гречески всего лишь «сборник». Братья стали над ним потешаться, дразнили Пандектом, но прозвище это недолго держалось, потому что Костя все-таки был в книжном деле истинным докой, и хочешь не хочешь, а вызывало почтение даже у взрослых светских и духовных лиц, с ним как с равным вели беседы толмач и другие еще ученые люди. Вновь приезжавшим в княжество людям Костя был рад, всех расспрашивал, где какие имеются книги, со всеми охотно вел умственные беседы.

Долгое время паломники, калики перехожие, купцы и ремесленники приезжали только со стороны Южной Руси, но в 1301 году отец, продолжая начатое дедом Юрием Долгоруким и братом Андреем Боголюбским, подчинил себе вольнолюбивый и мятежный Новгород, и сразу потянулся разный люд теперь уж и с севера.

Наместником там отец посадил пятилетнего сына Святослава с большими боярами. Граждане Великого Новгорода, однако, посчитали, что Святослав по малости своей не сможет быть им покровителем, и отец решил послать к ним еще и старшего своего сына.

Костя, как обычно, стал ссылаться на немочь и хвори, упрашивал со слезами отца и мать пожалеть его и не отправлять из любимого Ростова. Отец заколебался, стал подумывать, не заменить ли его следующим по старшинству сыном, Юрием, но Костя вдруг объявил:

— Еду! Еду, батюшка, в Новгород.

А время спустя узналось, что повлияло на решение Кости. Оказалось, что прослышал он, будто в Новгороде некий поп Упырь Лихой написал «Рукопись толковых пророков», и очень это сочинение Косте понадобилось. Несколько лет просидел он в Новгороде, просил тамошнего архиерея достать ему — подарить, продать или разрешить переписать — позарез нужную рукопись Упыря Лихого, но дело отчего-то не сладилось, Костя вернулся огорченным.

Женившись, он не только не оставил своего увлечения книгами, но стал относиться к ним еще дотошнее.

Книги обыкновенно хранились в разных кельях монастыря, в трапезной, в храме, теперь Костя решил все их собрать в одну вивлиофику. Но опять же — не абы как, не в один ворох, а бережно разложенными по пристенным поставцам. На отдельном, закрытом слюдой поставце — Четвероевангелия, Евангелия недельные — для каждодневного чтения, Жития Святых, апокрифические сказания о ветхозаветных и новозаветных лицах и событиях, другие книги отечные — повести о христианских подвижниках, сочинения Кирилла в переводе его брата Мефодия, содержащие беседы и прения с еретиками, магометанами и иудеями. В другом поставце «Физиолог: слово и сказание о зверях и птицах», «Пчела, речи и мудрости от Евангелия, Апостола, святых мужей и внешних философов», здесь же драгоценные греческие книги «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами в 1204 году», «Девгениево сказание» — греческий список вместе с переложением на церковнославянский, византийские хроники, излагавшие историю человечества, апокрифы («Сказание, како сотвори Бог Адама», «О царе Соломоне», «Хождение Богородицы по мукам»), а также особо почитаемые отроками «Александрия» и «Повесть о Троянской войне».