Ольга Гладышева - Юрий II Всеволодович

— Разумейте, языцы, яко с нами Бог! — неопределенно отозвался отец и ждал, что еще скажет рязанский князь.

Ингвар пощипал свои молодые усики, видно колеблясь, высказать ли задуманное, решился-таки:

— Мы вот помакушили и удумали… Чем кровь лить, давай лучше выставим с обеих сторон по богатырю, пущай они сразятся промеж себя в поединке. Чей верх будет, того и погосты, а-а?

— Ну, что же, есть у нас на такой случай детинушка.

— Вот-вот… А у нас Осьмипуд есть, прозвание у него такое.

— Зови его сюда. Вот на этом поле пусть и схлестнутся.

Ингвар развернул коня, вместе с ним ускакали и его оруженосцы.

Детинушкой отец назвал всем известного во Владимире дружинника Якума Зуболомича. Высокий, ладно скроенный, проворный, однако же не осьми пудов весом, нет…

— Батя, — заволновался Юрий, — рази Якум сладит?

— А рази нет? Гляди-ка, плечи-то у него какие — косая сажень! А кулачищи? Ровно копыта трехлетнего жеребца!

Юрий оценивающе посмотрел на сжатые в кулаки сильные пясти Якума Зуболомича, перевел взгляд на передние копыта своего Ветра, огорчился: нет, кулаки все же меньше, зря отец так бахвалится.

Якум начал снаряжаться для поединка. Скинул походную одежду и, оставшись по пояс голым, поиграл длинными мышцами, размялся, прежде чем оболокаться в припасенную на этот случай белую, ненадеванную сорочицу.

— Ишь, как сила-то по жилочкам переливается! — сказал отец Юрию, который все еще огорчался, что Якум не осьми пудов весом и что с рязанцем ему не совладать, значит.

Дружинники хотели помочь Якуму заседлать коня, но тот отстранил их, сам все делал, приговаривая:

— Коли не смогу порвать, значит, надежно.

Прежде чем затянуть подпруги, проверил на разрыв все ремни — нагрудные, удерживающие седло спереди, задние для пристежки сулицы — глотательного копья.

Запрыгнул в седло, которое оказалось очень высоким, однако ноги он все равно согнул в коленях, словно изготовился выпрыгнуть из стремян.

— Э-э, — протянул один из дружинников, — ты, Якумка, ровно сорока на колу. Взял бы мое седло.

— Чем же оно лучше?

— Глубокое, будешь сидеть, как репа в грядке.

— Нет уж, лучше сорокой быть, чем репой, — усмехнулся Якум и подмигнул завороженно смотревшему на него княжичу: — Верно говорю, Георгий Храбрый?

Юрий не нашелся что ответить, это сделал заботившийся о Якуме дружинник:

— Тебе видней, только помни, что против тебя триста двадцать фунтов живого мяса идет.

— Как это? — не понял Якум.

— Столько весу в восьми пудах.

— Ну, мякина на пуды, а зерно на золотники, — отмахнулся Якум и стал пристегивать на обоих боках и плечах дощатую броню без рукавов.

— Ты бы все же надел железное зерцало, — посоветовал все тот же дружинник, который предлагал глубокое седло.

— Нет, там ожерель и обруч мешают. Это мне привычнее. Да и куда как легче. А вот от железных наручей не откажусь. Есть у тебя?

— Как не быть! Есть, есть!

— Ну-тко, давай! — Якум пристегнул на пряжки выгнутые металлические пластины, закрывшие руку от кисти до локтя. — И шелом надобен бы покрепше.

— Булатного у меня нет… Может, медный сгодится?

— Сгодится, давай! — Якум насадил на голову до блеска начищенный шлем с наушами и затылом — пластинками, положенными одна на другую, затянул под подбородком ременные паворози. — И щит у меня легонький да невзрачный: досочки из клена, а поверху кожа козловая…

Тут уж сам великий князь вмешался:

— Возьми мой.

Якум не отказался, но и подойти взять не смел. Навершие и каймы стального щита были золочеными, исподняя часть бархатная с тафтяной подушкой посередине, шелковые тесьмы по сторонам имели золотые кольца и пряжки.

— Вернешься со щитом — он твой! — щедро посулил великий князь, и установилась сразу тишина, каждый подумал одно: хорошо, коли со щитом, а ну как на щите принесут во Владимир Якума?

В горячке сборов не заметили, что ветер, шало дувший все утро, стих, а через промоину серых облаков проглянуло солнце, по-осеннему холодное и неприветливое. Вскинулись, услышав с рязанской стороны рев боевых труб. Заслонив от солнца глаза навесцем ладоней, вглядывались во враждебную даль.

— Едет! — Это не один кто-то крикнул, а словно бы все разом.

Черная полоса рязанского воинства стала ближе, на солнце поблескивали концы взнятых вверх копий. Из строя отделился один всадник. Лошадь под ним шла размеренным неторопливым шагом, будто была она не верховая, а тягловая, привычная выполнять трудную работу.

— Ишь ты, едет, как по яйца, по горшки!

— А здо-о-оров-то!.. Истинно Осьмипуд! Как только лошадь его выдерживает!

Юрий с опаской посмотрел на Якума: не испугался ли? Но тот опять весело подмигнул:

— Помогай, Георгий Победоносец! С тобой мы ему зададим такую памятку, кою он до новых веников не забудет. — Прицепив с левого бока меч и выбрав копье покрепче и потяжелее, он собрался было сунуть ногу в стремя, но увидел, что идет к нему с крестом в руках поп Евлогий. Повернулся к нему навстречу, опустился на колени: — Батюшка, дай мне свое благословение, а уж я постою за веру христианскую да за землю-мать родную!

Евлогий покропил Якума святой водой, осенил медным крестом, напутствовал:

— Помогай тебе Бог!

А Осьмипуд меж тем неспешно, но приближался, рязанское воинство на отдалении следовало за ним.

Якум легко вспрыгнул в седло, послал коня с места вскачь — будто стрела с тетивы снялась.

Великий князь дал знак, по которому следом за Якумом двинулись дружинники, построившиеся по сотням, каждая со своим стягом, с воеводой впереди.

Начал разгонять своего коня и рязанский богатырь. Когда приблизился к Якуму саженей на двадцать, вдруг поднялся во весь свой исполинский рост и, стоя на стременах, сильно метнул сулицу. Метнул очень метко, но Якум вовремя заметил ее и уклонился в сторону, сулица воткнулась в землю возле заднего левого копыта коня. И Якум столь же внезапно запустил свое легкое копье, и тоже без промаха. Осьмипуд сидел в седле глубоко, был неповоротлив и не сумел подать коня в сторону, выставил перед собой длинный прямоугольный щит, сулица скользнула по нему и отскочила в сторону.

Поединщики взялись за копья, насажанные на длинные ратовища. Стали тыкать ими друг в друга, грозя проколоть насквозь, однако делали это осмотрительно, то посылая коней вперед, то осаживая их, то резко отворачивали в сторону, так что копья поражали лишь воздух либо скользили по щитам.

Дружинники обеих враждующих сторон встали с двух боков полукружьями, наблюдали за битвой в молчаливом напряжении. Уж всем стало казаться, что поединщики так и будут крутиться на всхрапывающих и гулко переступающих конях, что никому не удастся пронзить противника или выбить его из седла, как Осьмипуд исхитрился завести ратовище Якумова копья под копыта лошадей, раздался хруст, отскочило в сторону стальное копье, в другую сам Якум откинул остаток древка с металлической оковкой на тупом конце.