Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

Василий кинулся на шею отцу, уткнулся в мягкую его льняную бороду лицом, тут же скользнул из его медвежьих объятий, помчался было во двор — не терпелось всем растрезвонить, что скоро станет он взрослым. Пусть еще не богатырем, но уже витязем, ратником, рыцарем. Братец Юрик останется по-старому в женской половине, в хоромах матери, а его, Василия, передадут на руки дядьке-воспитателю, кормильцу, который уж не деревянного коня будет подводить — живого, с седлом, уздой, удилами, стременами, путами, шпорами… Юрик трехлетний все будет слушать сказки со счастливым концом, а он, наследный великий князь Василий, готов уж к тому, чтобы самолично в бронях, со щитом, с копьем и мечом биться со всеми врагами земли родной!.. Вот ужо, на Василия выверни оглобли…

— Погоди, Васятко, — положил отец на его костлявое плечо свою лапищу. — Должен ты знать, что падает тебе жеребий первому на Руси стать наследным великим князем единственно волей отца своего, без спросу у поганого ордынца. И впредь должен будешь ты передавать сам по наследству отчину и дедину.

— Да, пора нам на ханский ярлык положить наш двоеострый меч, — согласился Владимир Андреевич.

Боброк-Волынский тоже одобрительно кивал: видно, давно уж они об этом между собой поговаривали. Но Василий, хоть и впервые слышал о таком решении государственных мужей, не взволновался вовсе, не понимал он еще всей значительности и важности отцовского намерения, — ему сейчас надо было еще пережить детскую радость давно чаемого пострига и посажения, когда его, опоясанного мечом и вооруженного колчаном стрел, торжественно водрузят на осбруенного и убранного в боевые доспехи коня.

Василий выверни оглобли — это двенадцатое апреля. Считалось, что в этот день наступала пора оставлять сани и снаряжать телегу. А Евдокия-плющиха — первого марта, когда сосульки под крышами начинают капать, течь, плющать. И байбак в этот день просыпается в норе, вылезает из сурчины и начинает свистать. Через три дня после этого грачи прилетают, еще через пять — жаворонки, а еще через шесть лед на реках такой делается, что его щука хвостом пробивает. А там уж пошло-поехало: ласточки тепло с собой с юга несут, сверчки пробуждаются, медведь из берлоги на солнышко греться вылезает… А все начинается с плющины, потому-то первое марта считалось издревле у славян началом нового года. Это был праздник всеобщий, на весь мир, а в великокняжеской семье еще и личный: день рождения Васильевой матери Евдокии Дмитриевны. Отмечался он куда как пышнее, чем именины Василия; на почестей пир съезжались именитые гости со всех удельных княжеств, являлись с дарами иноземные послы. И подношения были — не Васильевым под стать: золотые фряжские серьги, сирийские тельные бусы, бокалы из цветного венецианского стекла, самшитовые гребни, аксамиты и множество всякой дорогой материи, камней многоценных, серебра и золота.

И праздновали ее именины не в Москве, а в Переяславле-Залесском: очень любил отец этот город — то ли за красоту его сказочную, то ли за удачное местоположение на перепутье к Ростову Великому, Угличу, Ярославлю, а может, потому этот вставший за лесами Ополья городок был люб Дмитрию Ивановичу, что здесь все помнило Александра Невского, святого и незабвенного пращура, здесь сейчас жили потомки тех, кто под знаменем своего великого князя бил шведов и ливонцев.

Санный поезд из Москвы в Переяславль был так велик, что из передних, крытых от непогоды и устланных внутри коврами саней нельзя было разглядеть замыкавшие товары, груженные готовизной, винами да хмельными медами розвальни и верховых отроков, ведших в поводу сменные тройки лошадей. На крутых поворотах возницы соскакивали с коней, бежали рядом, придерживая руками коробья, глиняные запечатанные кувшины и кади, чтобы те не улетели под откос. Когда дорога пробивалась через густолесье, воздух напоен был родниковым холодом, но стоило выскочить на опушечный взлобок, как окатывало душистым вешним теплом. Полозья саней временами тяжко оседали в разрыхлившийся снег, лошади сбивались с размеренной рыси, часто и натужно били ногами, и тогда на медвежий полог вместе со снежной ископытью летели брызги буроватой талой воды.

Но вот уж проскочили Ополье, и, хотя Переяславль еще не был виден, его приближение угадывалось по участившимся пожням и погостам, по одиноким, покорно уступающим путь мужицким возам с дровами и сеном.

— Гляди, Успенье! — прокричал, захлебываясь встречным ветром, отец с восторженным удивлением, будто впервые видел эти золотые шеломчики над белыми башнями. Прикрылся отворотом бобрового воротника, сказал сыновьям уж спокойно: — Горицкий монастырь этот дед мой, а ваш прадед Иван Калита основал.

Монастырь, поставленный на отвесной круче Плещеева озера, царственно возвышался над раскинувшимся в низине Переяславлем-Залесским. От быстрой скачи лошадей земля на горизонте вращалась, одинокие стога и деревья убегали назад, а за ними еще скорее, обгоняя их, мчался по направлению к Москве огромадным сказочным ковчегом монастырский ладный городок, опоясанный невысокой и мирной стеной — без крепостных бойниц и дозорных вышек, без щетины частокола, отточенного до острия копья.

Под стать монастырю и сам городок, и барские усадьбы с обширными хоромами за городьбой, й лепившиеся к ним холопьи постройки — все было кондовое, из боровой мелкослойной сосны воздвигнуто, не на одно поколение рассчитано, на многие века.

Но, само собой, двор великого князя и здесь, как и в Московском кремле, смотрелся среди прочих, ровно знатный гость на пиру в его честь. Причудливо вырезанные крыльца с точеными балясинами, разноцветные — красные, зеленые, синие — чешуйчатые. Из дубового дранья кровли, узорчатые позолоченные наличники нескупо, широко прорубленных слюдяных и стеклянных окон, богатое подворье с конюшнями, псарнями и амбарами — все было таким, с чем никто соперничать не мог и не смел.

Сразу же, словно только и поджидали, когда явится княжеский поезд, стали съезжаться и гости, которых встречал, размещал в богатых покоях, а потом представлял Дмитрию Ивановичу и великой княгине Евдокии Дмитриевне окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов — приближенный к семье человек, постоянно находившийся под рукой, около.

В непривычных, не наших нарядах явились литовские да немецкие послы, вовсе уж дико одетыми казались Василию посланники кочевых ханов и волжских булгар: у одних на головах чудом лепились высокие черные шляпы, на перевернутые вверх донцем лоханки и кади похожие, у других шапки были розовые и пузатые, с какими-то петушиными гребнями наверху.

Во всем церковном блеске явился митрополит Киприан: белый клобук на голове, безрукавная мантия, расшитая золотыми картинками из Ветхого и Нового заветов, усыпанная алмазами панагия, пермонатка и драгоценный посох. Дмитрий Иванович мельком скользнул по всему его обличью недобро потемневшими глазами. Василий заметил это.