Борис Тумасов - Мстислав

Откладывая исписанные листы, подчас подумывал Кузька, ну как через века прочтёт какой-нибудь грамотей и скажет: «Кто ты был, мой далёкий собрат по перу? Умудрённый ли годами старей либо инок-послушник?»

И хочется Кузьме в такую минуту крикнуть во весь голос, чтоб услышал будущий человек, коему доведётся прочесть его старание: «Не черноризец я, а отрок, грамоте обученный в Ярославовой школе старцем Феодосием. И бытописую я не со слов чужих, а по виденному самолично!»

Есть у Кузьмы помимо писцовой службы другая работа. Велел ему Ярослав блюсти сохранность княжеских рукописных книг. А их у него много, и все разные: толстые, с трудом в руках удержишь, и тонкие, в кожаных переплётах и свитками. Одни из них написаны греческими значками.

Князь Ярослав до книг падок и держит их в кованых сундуках, чтобы мыши не поточили либо кто нечистой рукой сальных пятен не насажал.

Кузькина забота книги от моли уберечь. Когда доводилось ему перебирать их, откроет он какую-нибудь тайком и читает, покуда не заслышит шаги князя.

А в книгах интересное описывается: в одних про странствия мореходов, в других о правителях и чем они знамениты. Кузьма диву даётся. Мыслимо ли, какой мир преогромный и сколько живёт в нем разных людей!

Насадил Кузьма на крючок червя, закинул в воду, ждёт. Поплавок полежал спокойно самую малость и пошёл вбок. Кузьма насторожился, но тут, совсем некстати, его окликнул отрок:

- Э-эй, Кузька, князь зовёт! - И убежал.

Кузьма смотал удочку, взял низку с карасями, пошёл следом. По пути занёс в поварню, отдал стряпухе. Когда переступил порог горницы, Ярослав, стоя за высоким столиком, что-то писал. Заслышав шаги, поднял голову:

- Это ты, Кузьма?

- Кликал, княже?

- Звал. Перепиши сей лист начисто. - Ярослав протянул Кузьме пергамент. - Надумал я уставы, по коим суд вершится либо уроки исполняются, воедино свести. Довольно быть такому, когда какой князь, либо монастырь, либо тиун, княжий ли, боярский, восхощат чего, то и устав. Ин не быть этому. Побились новгородцы со свевами, а какой Правдой судить их? Вот и записал я на этом листе, кому месть вершить дозволено. А коли не будет местника, то с кого сколько виры брать надлежит.

Бережно неся свиток, Кузьма удалился.

«…А вчерашнего дня получил князь Ярослав от сестры своей, Предславы, письмо, и в оном пишет она, что князь Святополк сел обманом на киевский стол…»

Кузьма почесал голову, пригладил пятерней перетянутые ремешком волосы и, обмакнув перо, склонился над пергаментом:

«Но то всё ещё не беда, коли б по повелению того окаянного Святополка не лишили жизни князя Бориса, а к малолетнему Глебу в Муром не послал он убийц. И кто ведает, может, к князю Ярославу тоже засланы злодеи?»

Поставив точку, Кузьма наморщил лоб. Ну что за чудный народ эти князья? Живут себе, нужды не зная, едят и пьют с серебряной посудины, а меж тем братья единоутробные и те готовы друг друга смерти предать.

Вздохнул Кузьма, обмакнул палочку, снова принялся писать:

«Князь Ярослав от той Предславиной вести в печали пребывал длительно, тоскуя за отцом своим, великим князем Владимиром, и молодым княжичем Борисом, а потом призвал меня к себе и велел отписать в Муром юному князю Глебу: «Брате, любимый мой, меньшой, Глеб! Не могу писать те самолично, слеза очи застит. Умер отец наш, великий князь Владимир, и Святополк сел обманом на отцовский стол. По его наущению пришли убийцы к брату Борису и лишили его живота. И нас с тобой, княже Глеб, замыслил Святополк извести, остерегайся!»

Присыпав жирные чернила песком, Кузьма дождался, пока они просохнут, встряхнул пергамент, свернул в трубочку и, положив на полку рядом с другими свитками, промолвил:

- Кому-то доведётся прочесть сии листы…

По сонному, ещё не пробудившемуся Новгороду, нарушая предутреннюю тишину, проскакал верхоконно гридин. У ворот тысяцкого Гюряты осадил коня, спрыгнул наземь, забарабанил:

- Заснул небось, открывай!

Высунув голову в смотровую щель, рябой взлохмаченный мужик ответил сердито:

- Не горлань, вишь, отворяю!

Вводя в поводу коня во двор, гридин спросил:

- У себя ль тысяцкий?

- А куда ему подеваться.

Гюрята вышел из хором босой, в одной исподней рубахе и портах, спросил зевая:

- Пошто всколготился?

Гридин снял шлем, ответил:

- Князем Ярославом послан я. Желает он с новгородским людом говорить. Велел уведомить о том.

- В таком разе к обеду быть вече, так и скажи князю Ярославу…

К полудню, будоража люд, загудел вечевой колокол. На всех четырёх концах его подхватили сохранившиеся ещё со старины кожаные била. Колокол и била гудели размеренно, величаво.

Народ новгородский суетной, спешит на вече. Кое-кто из мастеровых как были в кожаных кафтанах, так, не переодеваясь, побросав ремесла, торопились к детинцу.

Выстукивая резным посохом, задрав козлиную бороду, шёл боярин Парамон. У обгонявшего его старосты Неревского конца, боярина Трифона, спросил:

- Почто скликают?

Боярин Трифон, в греческом кафтане синего сукна, расшитом золотыми нитями, в высокой шапке с соболиной тульёй и красных сафьяновых сапогах, пожал плечами:

- Сам не знаю.

Площадь у детинца запружена народом, каждому из четырёх концов своё место определено: Неревский рядом с Людиным, далее, в обхват помосту, Словенский и Плотницкий. Впереди концов кончанские старосты. Они законы знают, как порешат, так и быть тому. Рядом со старостами к помосту бояре льнут. Тут же, неподалёку, особняком держатся торговые гости.

Мастеровой люд не слишком разговорчивый и любопытства мало проявляет. К чему раньше времени свару заводить, страсти накалять. Ещё успеется. А то может и до кулаков дойти. Пока же нечего спорить да судачить, не бабы и не на торгу. Дело предстоит решить важное, народа касаемое.

На помост-степень взошёл, прихрамывая, князь Ярослав, а следом тысяцкий Гюрята, и затих народ. Ярослав скинул шапочку, поклонился на все четыре стороны:

- Люд новгородский, бью челом тебе! Не хочу зла держать на тебя, а тако же вы не держите на меня. Вы побили свевов, они вас - и на том квиты, ибо мстил муж за мужа…

Молчит вече, не перебивая оратора. А он продолжает:

- Ныне час настал трудный, и как вы порешите, с тем я и соглашусь.

- Говори, князь Ярослав, что за беда стрясалась! - перебил его боярин Трифон.

- Горе великое. Умер отец мой, князь Владимир. Князь Святополк хитростью завладел киевским столом, убил брата Бориса и со мной, с остальными братьям» такое же мыслит сотворить…

Ярослав отёр широким рукавом лоб.

- Пришёл я к вам совет держать. Коли скажете: «Не люб ты нам», уйду из города. Не захотите прогнать, то встаньте на мою защиту!

Всколыхнулся народ, зашумел. Но вот вышел к краю помоста тысяцкий, и вече стихло.