Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский

— Отдыхаете после пира, братья? — спросил великий князь и, не дав опомниться, забрал нити беседы в свои руки. — А мне вот не спится, с первыми петухами засыпаю, со вторыми встаю. Княжич меня мудрыми беседами тешит об эллинах, космографии, затмениях солнца...

— Любовь Борислава к книгам известна, — сказал Рюрик.

— Он, говорят, в киевских библиотеках свою отчину проворонил, — не удержался от язвительного слова Роман.

Рюрик хмуро взглянул на племянника, тот отодвинулся в тень.

Святослав предпочёл не заметить выходки.

— По-братски, вижу, беседуете. Ни отроков, ни кравчих, никого. О чём, если не тайна?

— Пытаемся вспомнить, видывала ли земля наша столь пышное торжество, — сказал Давыд.

— И припомнили? — Святослав сел, подвинул к себе чашу, заглянул зачем-то в неё, покачал головой.

— Да как сказать... Я на полтора десятка лет тебя моложе, за свою жизнь не припомню. — Рюрик слащаво заулыбался. — Может быть, при прадеде нашем, великом Мономахе, и бывали столь пышные съезды в честь одного князя...

— Великого князя, — уточнил Святослав.

— Либо при Ярославе Мудром, который мнил себя владыкой Руси и рексом, каганом [56] Каган — титул верховного правителя государства у тюркских народов, здесь — царь. в грамотах звался, — сказал Давыд.

Святослав искоса взглянул на Давыда, покачал головой, как бы дивясь его запальчивости, и тот не удержался, поднял голос:

— Мы все равны, все единого корня, все единый ответ перед Богом и землёй нашей держим. И никто не возвеличивается!

— А коль никто, то и говорить не след.

— А о тебе на пировании что говорили?

— На чужой роток не накинешь платок.

— В поговорках и мы горазды! — выкрикнул Роман. — Ты своим величием нашу честь принизил!

— Давно ли мёд пьёшь — так со старшими говорить? Не был бы ты в моём доме гостем...

— В твоём доме? — перебил Давыд. — Не оговорился ли ты? Это дом великого князя Киевского, а не твоя отчина. Каждый из нас на него права имеет, сесть здесь может...

— Уж не ты ли метишь сюда в соправители старшему брату?

— Мы — прямые потомки Мономаховы! А ты...

Рюрик встал, положил руку на плечо брату.

— Обид много, всех не упомнишь, взаимны они и в прошлом. Уж если кому обидами считаться, то князю Игорю.

— С братом мы сами разочтёмся.

— Ты его бывшего дружинника приютил, одарил и сегодня возвеличил.

— Дружинников принимать — исконное княжье право.

— Ему следуют, когда свою выгоду видят, — заговорил наконец Игорь.

— Не о своей выгоде пекусь, о славе земли Русской. Песнь его — великое творение.

— Смутное и еретическое. Гордыня рукой худородного водила! — выкрикнул игумен.

— Вина в умысле, не в поступке. Мой дружинник, я в его животе и творениях волен, не ты! — распалялся Игорь.

— А ты его с собой из плена взял?

— Ты же знаешь, я бежал, когда узнал, что мои земли в опасности...

— Вот-вот, когда твои земли в опасности... А вся Русь? Мне пришлось за тебя рати поднимать! И я, не ты половцев обратно отогнал.

— Доколе тем корить меня будешь?

— А вернувшись на свой стол, ты дружинника из плена выкупил?

— Угнали его половцы куда-то на восход солнца...

— А когда он из дальнего плена бежал, ты его вызволил?

— Не знал я о нём...

— Что же ты гневаешься, брат? Ты дружинную правду нарушил, бросил дружинника своего, на тебе вина.

— Дружинника, за меня увечье принявшего, я бы деревенькой наградил. А певца, мой позор воспевшего, я прогнал. А ты пригрел. С какой целью? Меня унизить?

— Не о тебе речь, о земле Русской...

— Что-то ты больно часто о земле Русской поминаешь, будто ты её единый владетель. Рекс... Кесарь... Сарь... Не таким ли тебя певец в своём «Слове» выставил? — крикнул в запальчивости князь Игорь.

Повисла тишина. Ждали ответа великого князя, а тот молчал, гадая, как далеко зашёл сговор Игоря с Рюриком.

— Братья старшие! — заговорил вдруг Борислав, подходя к столу. — Опомнитесь. Ваши взаимные обиды и подозрения на един лишь день, а «Слово» — на века!

— То-то и оно. Обо мне, к примеру, там всего две строчки, — вдруг расслышал Борислава тугоухий князь.

— Без этих слов твоё имя, князь, может быть, и вовсе в Лету бы кануло.

— Да кто ты таков, чтобы в среде владетелей голос поднимать? — встал Давыд.

— Пусть говорит, — сказал Рюрик.

Борислав взглянул на Святослава, тот уставился в чашу, не поднимая головы. Давыд стоял, Рюрик выжидающе смотрел на княжича Роман, откровенно насмехаясь, развалился, улыбался вызывающе.

«Не мечите бисер перед свиньями», — мелькнуло в голове Борислава, но он уже не мог молчать.

— Певец писал своё «Слово» у половецких костров, мечтая о том, чтобы бежать и принести его на Русь, и тогда прогремит оно, как набат, и встанут все на разгром врага. Прозвучи тогда его «Слово»… Цены бы ему не было! — перебил игумен Борислава. — Но зачем ему ныне звучать?

— Старинные предания, летописи, гиштории эллинов и римлян говорят, что время от времени, через века, извергают страны востока из своего чрева орды, имя которым — легион. И проходят они по землям и народам, как саранча, топчут грады и нивы, сокрушают царства. Так прошли скифы и готы, гунны и печенеги. Так прошли бы и половцы, если бы не Русь на их пути. Но Русь, могучая своим единством, а не раздираемая усобицами.

— Иначе говоря, если слова твой заумные на простой язык перевести — с единым князем во главе? — спросил негромко Рюрик. — С ним? — И указал на Святослава.

Все вскочили на ноги, только Святослав остался сидеть.

— На что замахнулись!

— Мы все равны и без того едины!

— Позор!

— Княжич, не в службу, а в дружбу: пойди проверь, все ли огни в доме погашены, — сказал неожиданно Святослав.

— Мне? Сейчас? — растерянно переспросил Борислав.

— Тебе. Именно сейчас. Не ровен час, пожар, сам видел, нерадива дворня, смола мимо бадей капает.

Борислав поклонился и вышел.

— Поздно ты спохватился, брат. Умён княжич, да выболтал он твои тайные замыслы. Ишь чего захотел — запугать всех половецкой опасностью и подмять нас под себя. Не бывать тому! — сказал Рюрик.

— Не бывать! — подхватил Роман.

— Кто переступит Любечский уговор, тот против всех!

— Против нас! — уточнил Давыд.

— Ты крестное целование нарушил, — продолжил Рюрик. — Я же договор о соправительстве порву. И в Киеве тебе не сидеть!

— А что Киев скажет? — ехидно спросил Святослав.

Это было больным местом Ростиславичей — Киев к ним изменился, недолюбливал.

— Дабы не было раздоров и усобиц, завтра же уйдёшь по доброй воле сам! — ответил Рюрик.

— И на том сейчас крест будешь целовать! — добавил Давыд, хотя и не верил Святославу ни в чём. Но велика сила обычая.

— И уговор подпишешь, — поправил брата Рюрик.