Николай Коробков - Скиф

Лектика остановилась около дома. Ее осторожно поставили на землю. Поддержанный рабами, Адриан вышел, отвечая на приветствия Эксандра. Движение вызывало у него одышку; он говорил с остановками, тяжело отдувался и глотал воздух.

— Здравствуй, достойный Эксандр. Две причины привели меня к твоему дому. Первая — это желание видеть тебя, — ты знаешь, как я ценю твою мудрость; вторая заключается в том, что я хочу принести жертву Пафосской властительнице [51], мне нужна ее помощь.

Он махнул в сторону рукой и, выпив несколько глотков поднесенного ему освежительного напитка, продолжал:

— Может быть, это покажется тебе странным, но ведь и обремененный тяжестью различных дел и забот человек подчиняется всевластной богине.

«Счастливый случай, — подумал Эксандр, — он хорошо настроен. После жертвоприношения переговорю о займе». И, любезно улыбаясь, сказал:

— Можно ли удивляться, достойный Адриан, что ты не уклоняешься от даров Пенорожденной [52]и прибегаешь к ее помощи, — она ведь царит не только над людьми и героями, ей подвластны и боги. Не поражал ли сын богини [53]своими стрелами самого Крониона [54], сотрясающего Олимп одним мановением бровей?.. Но что желаешь ты принести в жертву богине?

— Мы направимся к храму, и ты увидишь скромные дары, уже отправленные туда... Горячее солнце утомило меня, — краем тоги он вытер потное, лоснящееся лицо, — не разрешишь ли сначала отдохнуть в твоем доме?

«Еще удачней!» — подумал Эксандр. Он сделал широкий приветственный жест и, пропустив римлянина вперед, мимо небольшого, имевшего вид столба, изображения Аполлона Агиея [55], провел его в маленький пропилейон [56], где на высокой подставке сидел отдыхающий Гермес [57]из позеленевшей от времени бронзы. Через дворик, куда с боков открывались двери внутренних комнат, они вышли в пастаду [58].

Здесь, посредине, в память древнего очага, поднимался круглый жертвенник Гестии [59]. Несколько простых кресел и низких табуретов стояли возле столиков, украшенных тонкой резьбой. Выложенный желтыми плитками пол был посыпан свежей травой; повсюду стояли цветы в широких вазах.

Выбрав самое удобное кресло, Адриан тяжело опустился в него и, оглядев комнату, обратился к хозяину:

— Вероятно, в таких же домах жили мудрецы, создавшие славу Афин. Простая чистота линий, много света и воздуха, и на всем печать хорошего вкуса. Как это далеко от современной страсти и роскоши! Я хотел бы некоторое время жить так. Недаром в Риме многие говорят о том, что нам следует вернуться к простоте и строгости предков... У тебя здесь восхитительные статуэтки, сделанные по великим древним образцам, вазы, цветы... Впрочем, ты ведь служишь прекраснейшей из богинь и, верно, она милостива к твоему дому. Здесь на всем видны нежные и заботливые женские руки.

Эксандр казался польщенным.

— Боги дали мне хорошую дочь; она сама следит за домом и ведет мое скромное хозяйство при помощи нескольких рабов. Это, она любит чистую античную простоту, украшает дом цветами…

— И сама служит его лучшим украшением, — перебил Адриан. — Я видел твою дочь в театре рядом с тобой на последнем представлении «Эдипа в Колоне». Ею нельзя не восхищаться... Но разве она не выйдет к нам? Она, вероятно, помнит, что во времена героев царские дочери с приветливым словом выносили чашу вина усталым путникам...

— Она сейчас в городе, у подруги. Но если ты подождешь, она, конечно, будет рада последовать примеру дев, о которые говорил певец осады и гибели Илиона [60]. А пока позволь мне предложить тебе чашу вина из моего виноградника. Оно не так тонко, как подающееся за вашими обедами, но все же насчитывает больше двух десятков лет.

Адриан выпил несколько глотков, осмотрел покрывавшие старинный серебряный калике [61]чеканные рельефы и, отставив чашу, поднялся.

— Боюсь, что часы жертвоприношений уходят. Разреши нам вернуться и допить это вино после того, как мы принесем богине наши дары.

Они вышли. Тенистая дорожка вела к небольшой калитке в высокой ограде, окружавшей священную рощу.

Неожиданно навстречу им появился Люций, сопровождаемый секретарем и несколькими рабами.

— Я совершал мою обычную прогулку и увидал толпу, собравшуюся около жертвенного животного. Мне захотелось присутствовать при приношении и, кстати, осмотреть храм, — сказал он.

Адриан чувствовал себя неловко. Ему было неприятно за менандровую кайму своей тоги, явно подражавшей сенаторской латиклаве [62]. Он преувеличенно громко стал рассказывать о вчерашнем театральном представлении и часто смеялся.

Каменная белая двускатная крыша храма показалась над густой зарослью темных магнолий, нежных мимоз, высоких кипарисов, раскидистых каштанов. В воздухе плыл пряный, немного терпкий запах нагретых солнцем миртовых кустов; целые массы их росли здесь — богиня особенно любила это растение, посвященное ей, так же как розы, яблоки и белые голуби, всегда гнездившиеся возле ее храмов.

— Где это мы видали такой прекрасный сад, Автесион, тоже посвященный Афродите? — спросил своего секретаря Люций. — Запиши, что в Херсонесе мы видели такой же. Не кажется ли тебе, достойный жрец, — обратился он к Эксандру, — что представление о всех вообще богах тесно связано с мыслью о божествах леса? Не потому ли храмы всегда ставятся среди священных рощ?

— Деревья — древнейшее жилище богов, — ответил жрец. — Каллимах в гимне своем к Артемиде [63]говорит, что первое изображение этой богини было поставлено в Ефесе под буком; в Охромене статуя божественной сестры Аполлона стояла в большом кедре, в дупле, отчего там и самую богиню именовали «Кедровой» [64]. Также и знаменитый храм Аполлону в Дельфах имел первоначально вид шалаша, сплетенного из ветвей лавров, посвященных этому богу. Они были привезены из Темпейской долины; потом на месте этого шалаша соорудили храм пчелы, слепив его из воска и собственных крыльев. Впрочем, есть предание, что на самом деле он был сделан не пчелами, а сплетен из свежей горной травы. Аполлон отослал его затем к блаженным гипербореям, живущим над скифами, выше андрофагов и меланхленов, на крайнем севере, где их осеняет вечная милость бога. На месте отосланного был сооружен новый храм из меди и, наконец, лишь четвертый по счету был воздвигнут из камня знаменитыми художниками Трифонием и Агамедом [65], но он сгорел больше четырехсот лет назад [66].

— Да, я слыхал об этом, — сказал Адриан, — но, признаюсь, не могу понять, как могли пчелы лепить храм из воска, если они пожертвовали для него свои крылья. Но вот, кажется, мы пришли...

Адриан приказал одному из рабов внести дары и ввести жертвенных животных. Ворота раскрылись, и, предводительствуемая музыкантами, игравшими на свирелях и флейтах, к храму двинулась процессия одетых в белые платья людей, украшенных венками, со шкатулками и цветными тканями в руках. На привязи, увитой цветочными гирляндами, два мальчика вели белую телицу: с ее позолоченных рогов спускались перевязанные лентами венки из роз. Люди с цветами в руках шли с боков; сзади теснилась большая толпа, собравшаяся, чтобы присутствовать при торжественном жертвоприношении.