Николай Коробков - Скиф

Неужели он ее так мало знает? Или только теперь, за самое последнее время произошло это изменение? Ия права. Это он сам внушал ей принципы свободы, достоинства и чести. Но так ли уж непереносим этот брак? Конечно, она будет несчастлива в нем, но все-таки это не позор — ведь множество девушек выходят замуж таким образом: по воле своих опекунов или отцов, или по велению обычая. Там только нет таких богатств, нет сложных политических расчетов. Почему же никто из них не говорит о самоубийстве?

Новая мысль возникла в его голове:

«Думать о самоубийстве, выходя замуж за нелюбимого человека, девушка может лишь тогда, когда она любит другого»... Эксандр стал вспоминать.

Нет, этого не может быть. Ведь около нее нет никого из мужчин, она почти никуда не выходит... Пришла странная мысль, но он сейчас же отбросил ее. Нет! Это он сам воспитывал ее в суровых и доблестных принципах старины, и нужно ли жалеть об этом?..

Мучительная судорога свела его лицо. «А я, — холодея подумал он, — останусь жить, буду заниматься политикой и говорить речи»...

Он призвал на помощь всю свою твердость.

«Это мой долг. Умереть самому было бы в десять раз легче». Но в сознании дрожали слова Никиаса: «Ты, и Диомед, и понтийская партия — кто из вас прав, кто спасет или погубит город?.. И может ли умершая девушка изменить ход исторической жизни?»

Он шептал настойчиво: «Может, может», — и в памяти искал примеров. И уже почти успокаивался, — как, упрямая и жестокая, снова выплывала мысль:

«Она умрет, и из-за чего будет тогда Адриан помогать нам?..»

— Сегодня хозяин говорил мне, — начал Главк, — что он приказал расширить виноградники на ферме в Прекрасной Гавани. Он хочет послать туда несколько невольников отсюда, — там не хватает рабочих рук. Он назначил также и тебя. Мне кажется, что тебе там будет лучше — ты не любишь городских стен и на ферме будешь чувствовать себя свободнее.

Орик нахмурился.

«В Прекрасную Гавань — значит, ее совсем не удастся видеть! Это далеко, оттуда нельзя придти ни рано утром, ни поздно ночью, — тогда городские ворота бывают заперты. Нет, это невозможно. Лучше бежать и поселиться в рабочем квартале, чем переселяться на эту ферму...»

— Хорошо, — резко сказал он. — Но как только меня туда переведут, я убегу.

Главк удивился.

— Что ты! Ведь это же я сам просил о тебе!

— Вот я и убегу. Жить в новом месте, с новыми рабами я не желаю.

— Ты все такой же дикий, как и прежде.

Орик молчал, но его лицо выражало злобное упрямство.

Главк был озадачен.

— Это ведь я хлопотал о тебе! — повторял он.

Неожиданно для самого себя Орик сказал:

— Я не хочу жить далеко от тебя. В этой стране ты один друг мне.

Главк растрогался.

— Я не подумал об этом. Мне казалось, что тебе до меня нет дела. Но не беспокойся, я попрошу господина, и он отменит распоряжение. Тебе придется провести там только одну ночь, а завтра к вечеру можешь вернуться.

— Зачем это нужно? — спросил Орик.

— Пойми, господин уже отдал распоряжение. Теперь он ушел в город; отправляемые в Гавань рабы должны скоро уйти. Отменить приказание я не могу. Но я переговорю сегодня же вечером, и завтра днем туда пришлют за тобой.

Орик скрыл раздражение.

Я привык верить тебе. Постарайся меня не обмануть и на этот раз. Помни, что я буду ждать только до вечера.

Вместе с несколькими рабами, сопровождаемыми надсмотрщиком, он вышел из города воротами, через которые его когда-то втащили сюда израненным пленником.

Был прекрасный сияющий день. Пышные виноградники, взбегая на обширные пологие холмы, спускались к широким долинам, засеянным ярко зеленевшими хлебами. Вдали высокая гора длинным узким мысом врезалась в море. Местами желтели бесплодные каменистые пространства, кое-где забрызганные красными пятнами цветущего мака, виднелись огромные каменные глыбы, источенные дождем и ветром. Широкая ровная дорога, покрытая тонкой известковой пылью, извивалась лентой, спускалась и поднималась, то подходя к самому берегу, то далеко отступая от него.

Скоро показался тихий залив, окруженный фруктовыми рощами Прекрасной Гавани. Возделанные поля тянулись во все стороны, и за ними, на сочных пастбищах, поднимавшихся по крутым горным склонам, пестрели медленно передвигавшиеся стада тонкорунных овец и коз.

Принадлежавшая Эксандру ферма была невелика. Кроме маленького дома, предназначенного для владельца, здесь находились помещения для рабов и надсмотрщиков, загоны для овец и амбары для ссыпки хлеба.

Приданную партию рабов сейчас же отправили в поле.

Вечером, когда они вернулись, им вместе с остальными работавшими здесь невольниками дали обед и назначили помещение для сна — небольшой пустой сарай, куда на зимнее время складывались земледельческие орудия.

Орик проснулся рано от резкого внутреннего толчка. Вокруг него все еще спали. Слабый утренний свет, чуть окрашенный розовым, проникал в широкие щели притворенных ворот, обрисовывал узкую полоску под крышей и делал полумрак легким и дымчатым.

Чувствуя необходимость сделать что-то, но еще не улавливая мысли, он уже замечал сжимание сердца, всегда вызывавшее в нем тревожное желание двигаться и спешить.

Потом мысль сделалась отчетливее — в этот самый час он обычно ждал Ию на берегу. Сегодня она опять придет туда. Он мог бы ее встретить... И это невозможно! Он нахмурил брови, как будто стараясь обмануть себя, придал лицу угрюмое выражение. Но веселые мысли бились и звенели в мозгу: «Главк не обманет. Увижу ее завтра. Может быть, даже сегодня — а завтра — наверное».

Он стал высчитывать, сколько еще остается ждать.

«Сейчас пойдем в поле. Надо работать и ни о чем не думать; до полудня время пройдет быстро. Потом уже недолго ждать. Главк может послать вскоре после полудня; к обеду удастся быть в городе, потом ночь...»

«Скоро, скоро...» — убежденно повторял он, стараясь не замечать мысли, скользившей где-то за сознанием: «Может быть, еще сегодня вечером, или ночью...» Потом почти вслух говорил:

— Завтра утром я ее увижу, а сегодняшний день пройдет быстро.

Он начал дремать, поеживаясь и вздрагивая от радостного предчувствия, постепенно становившегося уверенностью. «Сегодня вечером… вечером...» — думал он, снова погружаясь в сладкое сонное оцепенение.

Его разбудил громкими окриками надсмотрщик. В сарае уже почти никого не было. Орик поспешно вскочил и обрадовался: день стал короче.

Он работал старательно, находя почти наслаждение в обычно ненавистной работе, так хорошо заполнявшей теперь время ожидания. В минуты отдыха, он широко улыбаясь, бросал шутливые замечания товарищам, подталкивал своего соседа, молодого коренастого лидийца, или начинал помогать кому-нибудь, сильными равномерными движениями, пласт за пластом отворачивал перекапываемую землю, не делая передышки до тех пор, пока у него не начинали неметь пальцы, сжимавшие рукоять лопаты.